Проклятие Индигирки

В детстве он наверняка прилежно учил уроки, не водился с «нехорошими» пацанами, не разбил ни одного окна, не дрался улица на улицу. В молодости исправно сдавал сессии, в нужное время женился, в нужное время пришел работать, был не подвержен страстям и не способен на безумный поступок. Он не имел цвета, казался насквозь правильным и старался правильно жить, что включало в себя правильные переживания, правильное любование природой и женщинами, наслаждение хорошим вином, интеллектуальные споры, даже правильный риск, с годами уверовав, что его правильность и позволила ему достичь всего в жизни, а потому считал, что мог правильно судить обо всем.

– Вы сидите в крупнейшем промышленном районе, – начал шеф, – а в ваших материалах не чувствуется перестроечной свежести. Не подмечаете новых тенденций.

Я разговаривал с Сорокововым, он много интересного рассказал.

«Все-таки Сороковое», – тоскливо подумал Перелыгин.

– У вас что – глаз замылился от сидения в одном месте? Перестройка на ходу. – Редактор сел напротив, шагомер стих. – Отмашка сверху на гласность и демократию требует ответной волны снизу. Надо будить людей, отслеживать ростки инициативы на местах. Рабочему пора заговорить во весь голос, бичевать недостатки, не глядя на авторитеты, вы ему должны помогать. – Шеф помолчал, внимательно, даже с участием, посмотрел на Перелыгина. – Скажите откровенно, что происходит?

– Ничего. – Перелыгин пожал плечами. – Не понимаю, как сознание перестраивать мужикам, день и ночь вкалывающим на полигонах и в шахтах. Что они в своей голове должны переделать? Песни петь на работе?

Внимание в глазах шефа сменилось подозрительностью.

– Вы шутите или серьезно? – спросил он с неудовольствием.

– Какие шутки! – Перелыгину стало трудно говорить, в горле запершило.

«Если Сороковов начал новую войну против меня, – подумал он, – значит, не верит, что я союзник, и “просветить” его мог только Рощин. Еще и письма Пилипчука аукаются».

– Опять война с товарищем Сорокововым? – уныло сказал он.

– Не выдумывайте, не то время! В прошлый раз ему объяснили, что мы вас поддерживаем и знаем, что газете надо, – он человек неглупый.

Прошлый раз, о котором вспомнил редактор, случился в самом начале перестройки, которую Перелыгин воспринял с энтузиазмом и верой. За полгода Егор написал десяток статей, проанализировал невыполненные и позабытые решения. Сороковов поначалу терпел, но когда из обкома позвонил знакомый и сказал, что у них гадают, доживет ли он до выборов, то обвинил Перелыгина в очернительстве. Шеф перепугался, но на защиту встала редакция, а когда обком похвалил газету за принципиальность, успокоился.

– Я не могу поддерживать то, что не считаю верным, – глухо сказал Перелыгин, глядя в лакированную поверхность стола.

– Что это означает? – насторожился шеф.

– Ничего особенного. – Перелыгин натянуто улыбнулся. – Приезжает на прииск кто-нибудь из райкома – и давай тормошить: чего отмалчиваетесь, задайте начальничкам пару-жару, зажирели тут, а я всё – на карандаш, пускай попробуют не отреагировать. К чему людей лбами сталкивать? Директор на прииске за ночь домов не настроит, запчасти и колбаса с неба не спустятся. Все предложения связаны с финансированием, но у Комбината лишних денег нет. Тогда зачем говорильня, или это и называется перестройкой массового сознания?

– Подождите, подождите, – поморщился шеф, поднимая руку. Жест получился несколько торжественным, а во взгляде мелькнула снисходительность. – О чем вы? Речь о системе! – Шеф помолчал, подбирая правильные слова, вытянул руку ладонью вверх, будто держал на ней эту систему, прикидывая на вес. – Речь о цивилизационных процессах! Идут сдвиги исторического масштаба, слом старого сознания, тут всякая глупость возможна. Мы их еще много наделаем, это я вам обещаю. Особенно на местах. Там у вас сплошь изобретатели. И надо об этом умело говорить, вот и пишите, не молчите.

– Кто же это напечатает?

– Вы заставьте меня ночку помучиться – ставить или не ставить, – а потом говорите, кто да что.

– Тогда давайте я расспрошу людей, чего они на самом деле ждут. Откровенно. Кусков пять-шесть.

– Вы за событиями следите? – Шеф встал, заходил по кабинету под щелчки шагомера. – Газеты читаете, телевизор смотрите? Все давно поняли, чего хотят. Америку открыть вознамерились? Поздно. Люди свободно об этом говорят, а вы будто оглохли.

– Это мы за них говорим. – Перелыгин угрюмо уставился в полированную крышку стола. – Есть, конечно, активисты…

– Странные у вас мысли, не пойму, куда вы клоните. По-вашему, что же, перемены во вред обществу?

– За всех не скажу, а большинство не понимает, что происходит. Люди жили по известным им правилам. Правила выбрасывают на свалку, других не предлагают, лишают людей здравого смысла и житейской мудрости. Но не спрашивают, что они сами готовы выбросить, а что нет. Вот и давайте спросим.

– Вы в столице этих мыслей нахватались? – неожиданно спросил шеф. – О чем еще говорят?