Проклятие итальянского браслета

Впрочем, ничто не предвещало беды. С труппой у меня с самого начала установились наилучшие отношения, народ подобрался истинно талантливый, иные по-любительски, а иные почти профессионально, и репетиции шли весьма слаженно, обещая успешную премьеру. Госпожа губернаторша на них присутствовала непременно.

Тут я должен кое в чем признаться. Хоть мне было предписано ее превосходительством представить план постановки, я этого плана не имел. Ведь я в жизни не пробовал себя в режиссуре! Но признаться в этом было никак нельзя, поэтому я усиленно пытался вспомнить единственную постановку «Горя от ума», которую видел. Но напрасно старался. Тогда я решил создать свои мизансцены.

Ох, фантазировал я, как мог! Помнится, однажды, когда репетировали второй акт, сцену обморока Софьи, я приказал исполнительнице:

– Падайте, Елизавета Петровна!

– Куда? – удивилась она. – Куда же падать?!

– Как куда? На пол, на ковер.

Она послушно и очень изящно упала. Чацкий опустился перед ней на колени, обмахивал опахалом, потом поднял с помощью Лизы и уложил на кушетку.

Всем очень понравилось! Но тут подал голос Карнович – тот самый несостоявшийся драматург, автор «Новой Федры». Надо сказать, что этот смазливый молодой человек с внешностью первого любовника единственный из всей труппы с первой минуты отнесся ко мне неприязненно, и неприязнь эта не проходила.

В нашем спектакле играл он Молчалина – томного и лживого. И вот он процедил, небрежно полируя ногти кусочком замши (это было его любимое занятие как в жизни, так и на сцене: дай ему волю, у него и Гамлет бы ногти полировал, читая свой знаменитый монолог!).

Итак, Карнович подал голос:

– Позвольте! Я москвич и много раз видел «Горе от ума» в Малом театре: там Софья падает в кресло.

Вся труппа уставилась на меня выжидательно. Я спиной чувствовал взгляд губернаторши, которая сидела в зрительном зале, в первом ряду партера. Этот взгляд ободрил меня, и я отрезал:

– Да, я знаю московскую постановку, но в Петербурге не так. Там Софья падает на пол, это считается очень оригинальным. Впрочем, если желаете, эту сцену можно разыграть и по-московски.

– Нет-нет! – звонко выкрикнула госпожа губернаторша. – Нет-нет, пожалуйста, давайте играть оригинально, по-петербургски!

Не могу описать, какой восторг переполнил мою душу в эту минуту, какую любовь я вновь ощутил к этой чудесной женщине!

Карнович поджал губы. Я почувствовал, что нашим отношениям никогда не наладиться. Но это меня ничуть не волновало! Главное было то, что Эльвира Михайловна, милая, чудесная Эльвира открыто приняла мою сторону!

В таком восторженном состоянии я пребывал до тех пор, пока мы не дошли до третьего акта – приема у Фамусова. Сначала все шло довольно стройно: гости один за другим выходили на сцену, как вдруг из зала вновь раздался мелодичный голос Эльвиры Михайловны:

– Никита Львович, а разве здесь не будет докладов?

– Каких докладов, Эль… э-э, ваше превосходительство? – изумился я.

– У нас всегда докладывают на балу о прибывших гостях.

Я пробовал было возразить, что нельзя ломать стихи классической пьесы Грибоедова вводными докладами без размера и рифмы, но губернаторша меня не слушала.

Пришлось уступить. И на репетиции, и на каждом спектакле на балу появлялся почетный слуга в ливрее (к слову сказать, это был настоящий лакей – из губернаторского особняка) и провозглашал:

– Пожаловали госпожа Горич. Князь Тугоуховский с супругой!

И так далее.

Наши дни

К сожалению, исполнить все задуманное не удалось, потому что позвонил Дракончег.

Это была, с позволения сказать, плотская слабость писательницы Дмитриевой. В смысле, был, потому что означенную слабость Алёна питала только к персонажам мужского пола.