Проклятие итальянского браслета

– Вы так хорошо знаете эти местные сказки, что читаете их наизусть?!

– Это не просто сказки – это величественный эпос, на мой взгляд, не менее значительный, чем сказания «Эдды» или «Одиссея». Просто в «Калевале» больше внимания уделено обычным людям, а не божествам, от этого он и кажется приземленным и простым людям несведущим. Они ведь и русские сказки презирают оттого, что в них речь идет об Иванах-царевичах и даже об Иванушках-дурачках, а не о каком-нибудь там Чернобоге, Белбоге или Моране!

– А кто такие Чернобог, Белбог и Морана? – наивно спросил я.

– Древние славянские божества, – чуть усмехнувшись, ответила Эльвира Михайловна, и я почувствовал себя полным невеждой… я ведь если и знал о Троянской войне, то лишь благодаря оперетке Оффенбаха «Прекрасная Елена», а об античных богах лишь понаслышке, что же говорить о славянских?!

Эльвира Михайловна мгновенно ощутила мое смущение и перевела разговор:

– Впрочем, я отвлеклась и не рассказала вам, что было дальше с Раймо и Синикки. Вернулась госпожа Паисилинна – и разразился ужасный скандал. Однако во всем винили бедняжку Синикки. Раймо с помощью крестной и своего дяди Яаскеляйнена уехал в Петербург, нашел там работу. А Синикки осталась. В Гельсингфорс она не могла вернуться – боялась своего приемного отца. Сняла жилье на окраине, у спившейся старухи, и в положенное время родила сына. Благодаря тому, что у нее еще оставались деньги, она не пропадает с голоду, но сейчас ребенок болен, и ни один из финских врачей, фельдшеров или знахарей не хочет ей помочь. Она пошла к русским докторам, но и те отказали – думаю, просто потому, что несведущи в болезни. Мне кажется, у ребенка дифтерит, там нужна трахеотомия, и, если ее не сделать вовремя, дитя погибнет неминуемо. Леонтьевский – очень умелый доктор. Он сделает трахеотомию, и дитя будет спасено.

– Вы так хорошо обо всем знаете, даже и о медицине! – воскликнул я восхищенно.

– У меня был сын, который слишком поздно попал в умелые руки Леонтьевского, – после паузы тихо сказала Эльвира Михайловна. – Он сделал трахеотомию, но ребенок уже не мог бороться со смертью… Меня успокаивали, а один здешний знахарь, старый лапландец – один из жителей Похъёлы, – чуть заметно улыбнулась она, – даже уверял, что грех вырывать из лап смерти обреченных, что, выжив, они невольно несут на себе отпечаток зла и причиняют зло людям… Это было десять лет назад, но это горе невозможно забыть. Я буду счастлива, если ребенок Синикки останется жив благодаря моим стараниям. Умоляю вас только об одном – молчите о моем горе. Об этом не знает никто, кроме вас. Я доверилась вам – не обманите же моего доверия.

Я смотрел на нее, как на божество, плача ее слезами… откуда нам с ней было знать, что в словах старого лапландца крылось зерно смертоносной истины?!

Наши дни

Зоя оказалась некоторым образом права, когда сказала, что мясо будут готовить буквально на глазах посетителей ресторана. Тот столик, за которым сидели ее гости, был втиснут между стенкой и кухней – открытой кухней с открытыми печами, на которых непрестанно готовилось мясо, так что сухой жар просто выжигал чувствительные Алёнины глаза, и без того измученные экраном компьютера, на который она пялилась большую часть своего времени. Алёна немедля пожалела, что купила платье со стойкой и длинным рукавом. В такой горячей обстановке больше подошел бы невесомый топик со столь же невесомой юбкой. Чтобы несколько охладиться, приходилось пить как можно больше холодного, чудесного розового вина, которое самым приятнейшим образом напомнило Алёне, как она однажды выпила вот такого же чудесного вина во французской деревушке, и это потянуло за собой совершенно невероятные приключения, из которых она, конечно, выпуталась с обычным блеском, да еще и преступление, совершенное в старинном шато, мимоходом распутала…[4]