Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

   — Царю внушите, что перед ним — талисман от дурного глаза или что-либо подобное, что с мумием лучше не расставаться. Сами же знайте, что это лучший из существующих соглядатаев.

   — Он может говорить?

   — Да, но не ртом. У него даже языка нет — сгнил.

   — А как?

   — Это нам лучше и не знать, я думаю...

Зато нам знать интересно. Я иначе мыслю, чем таинственный гонец, уж простите.

В древней Черной Земле, с лёгкой руки древних греков известной нам как Египет, тысячелетиями превращали своих покойников в мумии. Не просто в высушенный труп, но в нетленное вместилище души, способной то летать в небесах нашего и иных миров, то возвращаться в саркофаг. В тело, как в дом.

Сохранились магические заклинания, способные пробудить мумию, заставить её слышать и говорить. Слова, в которых нет Бога.

Ни посланец, ни Бомелий и представить себе не могли, что глазами мумия на них смотрел Риммой. Ангел Г розной Смерти не дозволил вмешаться в битву? Так с этой страной можно и иначе... Как там бормотал Бомелий? Тайно, судари мои, тайно! Петрушка, потешающий зрителей на ярмарках, кажется живым; но мы же понимаем, что за матерчатой ширмой прячется кукловод.

Им и собирался стать Риммон, магически подчинив себе царя Ивана.

   — Ещё одно известие, — продолжил говорить посланец.

Если бы Бомелий был внимательней, то подметил бы, что гонец стал говорить иначе; медленнее, что ли... Без выражения, словно изнутри вещал кто другой.

   — К вам придёт ливонский дворянин, некий Розенкранц. Возьмёте его помощником, представите царю Ивану. Ни о чём его не спрашивайте; более того — слушайте, что он скажет вам.

   — Кто он такой, чтобы мне приказывать?!

   — Он — слуга вашего настоящего господина, разве этого мало?

Показалось или глаза посланца блеснули зелёным?

Сопровождаемый новым помощником, немногословным и изящным господином Розенкранцем, Бомелий через неделю навестил посетившего Москву Ивана Васильевича.

Серьёзный, даже мрачный, вошёл чернокнижник в царские покои. Иван Васильевич милостиво кивнул господину Розенкранцу, даже не удивившись, что опричник идёт в помощники лекаря. Затем знаком повелел ему оставить себя наедине с Бомелием.

   — Важные новости, ваше величество! Опасные, как ни прискорбно...

   — Говори!

Царь обтёр враз вспотевшие руки о золотое шитье ферязи, сел на трон. Исподлобья взглянул на своего лекаря.

Свою речь Бомелий отрепетировал заранее, поупражнявшись перед Розенкранцем и получив от него полное одобрение. Про воевод Воротынского и Хворостинина, возомнивших, что они превыше своего государя; о князе Умном-Колычеве, готовом ради честолюбия пойти на цареубийство. От их злодейства и должен был предохранить мумий, ожидавший в ларце за дверями государевых покоев.

Но заговорил отчего-то про совершенно иное:

   — Помнишь пожар московский, государь? И того демона, что встретился нам на горящих улицах? Он здесь, он стал ещё злее и опаснее после цепи своих неудач. И он рвётся сделать тебя своим не слугой даже, но рабом. Особенно страшись лета, что будет через два года на третий, государь!

   — Что присоветуешь, мудрец?

   — Есть средство, ваше величество! Прикажите внести...

Иван Васильевич хлопнул в ладони. Слуги внесли ларец с мумией. Скорбно искривлённые губы сухой головы в точности повторяли то, что нарисовалось на лице Розенкранца, или же — демона Риммона. Почему так часто бесовские козни рассыпаются, сталкиваясь с правдой?

И откуда она берётся только на чешуйчатые головы демонов?!

Ну а где же щит Бен-Бецалеля, позаимствованный в Праге Андреем Остафьевым по прозвищу Молчан? Долгими кружными путями он путешествовал по Восточной Европе, от города к городу, от мощёного пути к грязному тракту. Добрался до Новгорода, но получатель, князь Умной, уехал воевать и возвращаться в ближние месяцы не собирался.

Щит — он не гордый, может ещё покататься. Он стерпел даже, что его, воина, принимали за зеркало, достойное любой модницы. И везли не с почётом, а в скрипучей телеге, обёрнутым в дешёвую дерюгу и забросанным иными товарами.

Любой путь заканчивается, и вот руки князя Умного касаются щита, пальцы осторожно гладят тёмную гладкую поверхность, матово отсвечивающую в солнечном свете.

Со щитом прибыло странное письмо. Со смазанной восковой печатью: вскрывали, вестимо. Словно и не опричному боярину и князю адресованное, а от купца — купцу. Василий Иванович Умной, не читая, поднёс письмо к пламени свечи. И — чудо! — проступили между строк коричневые буквы донесения лазутчика, обосновавшегося на Западе.

И не чудо вовсе, усмехнулся бы князь Умной в ответ. Просто писаны тайные строки были молоком, вот и не разглядеть их заранее.

Опасную штуку украл Молчан. Можно было вызвать изображение любого места. Можно убить того, кого покажет щит. Можно, но Молчан не знал точно как. Слухи же и предположения старательно изложил в письме.

«Ничего, — подумал Умной. Может, и не зря несколько лет прикармливаем тут, в Москве, заморского чернокнижника? Пусть Бомелька во всём разбирается!»

Царский лекарь не ожидал ничего хорошего от визита к всесильному опричному боярину. Но — делать нечего, пошёл.