Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Деревянные слободы, примостившиеся у стен Земляного города, полыхнули нежданно ярко и дружно. Оторопелые жители, преодолев первое замешательство, побежали с вёдрами к пожарным бочкам. Не первый пожар по Москве, чай, сможем справиться!

Но огонь думал иначе. Листья пламени прорастали выше и выше, свивались в причудливую рыжую крону, словно после весны, так и не дождавшись лета, наступила осень. Жители слобод побежали прочь от жилья, ставшего смертельно опасным; и татарские арканы не свистели в воздухе, хватая пленников, потому что крымцы давно повернули коней прочь, убоявшись более сильного, чем человек, врага.

Лишившись призрачной плоти, демон Риммон бестелесным духом скользил по улицам Москвы, уже не боясь огня. Если бы у погорельцев было время и желание посмотреть вокруг, кто-то из них мог заметить, как сгущался изредка дым пожарищ, обретая форму худого человека, неспешно бредущего меж погибающих в огне уличных заборов.

По этим же улицам метался царь Иван со своими опричниками, сгоняя потерявших голову горожан к северным воротам, к спасению.

   — Царю должно всегда с народом быть, не только в праздник! — рявкнул Иван Васильевич, когда Малюта заметил, что спасти уже никого нельзя, самим живот сохранять пора. — Собирай людишек, господа опричники! Каждый, спасённый сегодня, ответчиком за нас перед Сыном Божьим на Страшном Суде будет!

   — А кто государя не сбережёт, передо мной ответит, — сказал опричникам Малюта Скуратов, дождавшись, когда царь Иван отъедет и уже не расслышит слов своего палача.

Риммон видел московский пожар иным, не человеческим зрением. Поэтому для него языки пламени были не просто листьями, лентами, лепестками... Над столицей Руси повисла огромная огненная ладонь, трогавшая длинными пальцами, в каждом из которых фаланг по десять было, не меньше, дом за домом. Прикосновение — пожар. И снова...

Снова...

Странные слова проникали в бестелесного демона, заставляя вибрировать то, что заменяло душу.

— Нгафл! Ктугху грдлап'ешош!

Да, правильно. Хозяина огненной ладони звали Ктугху, и он был...

Древним, страшным, равнодушным ко всем и ко всему духом огня. Который просто решил потрапезничать, раз случай подвернулся.

Демону тоже нужна еда. Наши грехи, наша подлость, наша ложь... Ему неприятно, когда сын боярский, отвергнутый любимой, не пожелав спасаться без неё, кинулся в огонь, обмотав голову мокрым кафтаном, и вынес девушку, пусть без сознания, но дышащую, живую. Зато сытно, раз её жених, желанный, так картинно махавший ножом на людях — мчался по дымным улицам, сбивая не успевших посторониться погорельцев, спасая себя, махнув рукой на невесту.

Опричники встали, сплетя руки, живым забором перед городскими воротами, не допуская давки. Их товарищи выхватывали из-под ног обезумевшей от ужаса толпы детей и взрослых, слабых и упавших. Горечь на проявившихся уже губах демона...

Ключник воеводы Бельского, заботливо суетившийся, когда его господина на носилках снесли в подклеть, подальше от приближающегося пожара, тихой тенью проскользнул вскоре мимо двери, незаметно задвинул запор. И — во двор, оттуда на улицу, в толпу, стараясь не звенеть сумой с украденными в палатах воеводы золотыми и серебряными блюдами. Пусть и не дошёл ключник до ворот, пусть принял смерть от рухнувшей на голову горящей балки... Всё равно — сладко, и Риммон облизнул уже покрывшиеся кожей губы сочащимся кровью языком.

Люди, люди...

Люди метались по улицам, подобные стаду перепуганных овец. Пастухи-опричники — их не более двух сотен было здесь у царя, но, казалось, тысячи носились от двора к двору — в тёмных рясах, как повелел государь при создании опричнины, с тёмными от пепла и горя лицами.

Текли на север плачущие человечьи реки. А царь Иван оставался в центре города, на Торгу, наблюдая, как плотники ломают деревянные навесы над купеческими прилавками, чтобы огню не хватило пищи по дороге на Кремль.

Не успели.

Вспыхнули ещё не сорванные тканые пологи. За ними — доски, просушенные на майском солнце.

   — Не успели, государь, — прохрипел Малюта Скуратов. — В опалу готов, но сейчас буду выводить тебя из города. Не гневись, надёжа!

   — Не успели... Едем, Малюта! Но — через слободы, чтобы людям помочь...

На улицах Стрелецкой слободы было просторно. Привычка к исполнению приказов заставила стрельцов вывезти семьи загодя, ещё до того, как крымцы подошли к городу. Но и здесь были задержавшиеся.

Лекарь Бомелий неторопливо подъехал к царскому отряду.

   — Сколько людей погибло, — услышал Малюта шёпот за спиной, — а этому как с гуся вода!

Царёв палач был готов согласиться с говорившим.

   — Скажи, Елисей, — сказал царь. — Почему Господь прогневался на меня? Сколько лет крымский хан не смел перейти южные рубежи Руси, а в этот год... Почему, Елисей?!

   — Знаете ли, ваше величество... — Бомелий в поисках ответа сделал паузу.

И смог не отвечать.

Потому что навстречу опричникам вышел демон Риммон. Уже с телом, но не успевший завершить преобразование и надеть привычную личину ливонца Розенкранца.