Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана

– Да, поскольку он не счел возможным оказать мне небольшую услугу, на которую я весьма рассчитывал, мне здесь бывать более незачем, – решительно забирая у Елизаветы Николаевны руку, проговорил гость.

– Как так? А как же я? Как же мы? – лепетала бессвязно Елизавета Николаевна, пытаясь понять смысл происходящего.

– Мы? – с холодной язвительностью переспросил Дмитрий Константинович и, не скрывая мстительного удовлетворения, пояснил: – Никакого «мы», сударыня, нет и не было. Мне был интересен ваш зять, я решил, что, ухаживая за вами, я, возможно, скорее добьюсь своей цели. Войду в вашу семью и заслужу его симпатию, чтобы заручиться его помощью в одном деликатном деле. Но, вероятно, ваш зять гораздо менее дорожит вашим счастьем, чем мне это мнилось. Он категорически отказался помочь мне. На сем мой интерес к вашему семейству закончился. Прощайте.

Елизавета Николаевна стояла, онемевшая от ужаса и унижения, прижав ко рту руки, словно стараясь сдержать рвущиеся наружу чувства, ее щеки горели, словно от пощечин.

– Ах, да, – останавливаясь на пороге, добавил мимоходом Вересов, – мой вам совет, уберите этого вурдалака из гостиной, вон как у него глаза сверкают, того и гляди из портрета выскочит и сожрет меня. Он вам своим зверским видом только гостей распугивает. – И негодяй кивнул в сторону портрета Гаршина.

Последнее замечание вывело Елизавету Николаевну из состояния хрупкого равновесия, и она с истеричной эмоциональностью воскликнула:

– Не смейте! Не смейте оскорблять память прекраснейшего из людей! Вон из нашего дома!

– Как пожелаете, – равнодушно пожал плечами Дмитрий Константинович и вышел.

Елизавета Николаевна обессиленно повернулась к портрету, словно ища в нем поддержки. Глаза Всеволода Михайловича светились такой проникновенной добротой и любовью, ей даже показалось, будто в них светятся слезы жалости и сочувствия.

Елизавета Николаевна всхлипнула и, совершенно несчастная, опустилась на диван, дав волю рыданиям.

А на следующий день стало известно, что Дмитрий Константинович скончался накануне вечером по пути домой, попав под конку. Ему перерезало ногу, и он истек кровью.

Это было одно из наиболее ужасных и значимых событий, которое заставило Елизавету Николаевну всерьез задуматься о мистических свойствах картины, а слова покойного Вересова о кровожадном взгляде фигуры с портрета никак не шли из памяти. Но было и множество мелких происшествий, тем не менее складывавшихся в тревожную, запоминающуюся цепочку.