В Ситтингбурне множество гостиниц, выстроенных вдоль Уотлинг-стрит, дороги, идущей из Дувра в Лондон, главном пути паломников к святилищу Бекета в Кентербери. Мы останавливаемся во «Льве», их обеденный зал достаточно велик, а комнат так много, что здесь может разместиться большая часть двора, и только прихлебателям и младшим слугам приходится поселиться в близлежащих гостиницах.
Впервые в жизни я вижу, что паломники, хоть и откидывают капюшоны, чтобы обнажить головы перед королевским знаменем, отворачиваются от короля. На большее они не отваживаются, но они не благословляют его и не улыбаются, когда он проезжает мимо. Они винят его в том, что закрыты небольшие монастыри, и боятся, что он не остановится и разрушит те, что покрупнее. Это люди набожные, привыкшие молиться в церкви аббатства в своих городках, и теперь они обнаруживают, что аббатство закрыто, а какой-то новый тюдоровский лорд снимает с крыши свинец и выставляет стекла из окон.
Эти люди верят в святых, стоящих на алтарях вдоль дорог, их отцов и дедов спасали от чистилища семейные пожертвования и памятные приделы, а теперь их разрушают. Кто отслужит для них мессу? Эти люди были воспитаны в почтении к местным церквям, они брали в работу земли у монастырей, они шли лечиться в больницу к монахиням, когда заболевали, и отправлялись на кухню аббатства, когда наступали голодные времена. Когда король распорядился о посещении и закрытии небольших монастырей, он вырвал сердце из маленькой общины и отдал ее сокровища чужим людям.
И теперь эти паломники идут в святилище служителя церкви, которого убил король, другой Генрих. Они верят, что Томас Бекет встал за церковь против короля и что в его почитаемом святилище постоянно происходят чудеса, что доказывает, что служитель церкви был прав, а король нет. Когда королевская стража въезжает в деревню, спешивается со своих больших коней и выстраивается вдоль улицы, паломники шепчут о Джоне Фишере, который умер за свою веру на королевской плахе, о Томасе Море, который не смог заставить себя сказать, что король – полноправный глава церкви, и положил жизнь, но не подписал бумагу. Когда въезжает королевская кавалькада, кивая направо и налево с всегдашним очарованием Тюдоров, в ответ никто не улыбается и не кричит от восторга. Вместо этого все отворачиваются или опускают глаза, слышится беспокойный ропот, словно от потока на дне ущелья.
Генрих слышит это, поднимает голову и холодно оглядывает паломников, стоящих в дверях гостиниц или высунувшихся из окон, чтобы посмотреть на человека, который разрушает их церковь. Йомены стражи тоже это слышат и неловко смотрят по сторонам, чувствуя, как даже в их рядах слабеет верность.
Многие, очень многие, зная, что я – воспитательница принцессы и глава ее двора, кричат мне:
– Господь ее благослови! Господь благослови! – боясь даже назвать ее подлинное имя и титул, поскольку поклялись отречься от нее; но все-таки желая выразить любовь и верность.
Генрих, который обычно переезжает из одного богатого дворца в другой в основном по воде и всегда в сопровождении многочисленной стражи, прежде этого не слышал; не слышал, как рокочет шепот тысячи осуждающих. Он похож на дальний гром, низкий, но зловещий. Генрих смотрит вокруг, но не видит никого, кто сказал бы хоть слово против него. Он разражается резким смехом без причины, словно пытается показать, что его не волнует этот угрюмый прием, тяжело спрыгивает с коня, бросает повод груму и встает неподвижно, подбоченившись, не человек, а толстая колода, словно проверяет, хватит ли у кого-нибудь смелости высказаться против него. Он не видит никого, кому мог бы бросить вызов. Ни нахмуренных лиц в толпе, ни желающих стать мучениками. Если бы Генрих увидел врага, он бы сразил его на месте, отваги ему хватало всегда. Но против него никто не выходит. Только этот глухой, неизвестно откуда идущий шепот неудовольствия. Людям больше не нравится король, они не доверяют ему свою церковь, они не верят, что его воля внушена Богом, им не хватает королевы Катерины, они в ужасе от историй о преступлении и смерти Анны Болейн. Как подобную женщину мог избрать богобоязненный король? Он выбрал ее, чтобы доказать, что он лучший, что может жениться на лучшей. А теперь все увидели, что она была худшей, – что это говорит о короле?
Они ничего не знают о королеве Джейн, но слышали, что она танцевала в вечер казни и вышла за короля одиннадцать дней спустя после того, как он обезглавил свою бывшую жену, ее госпожу. Они думают, что у такой женщины, должно быть, совсем нет жалости. Для них король больше не принц, чье восшествие на престол все исправит, он больше не юноша, чьи дурачества и развлечения стали притчей во языцех из-за веселых излишеств. Их любовь к королю исполнилась сомнений, она исполнилась страха – по правде говоря, их любовь к нему иссякла.