Одного за другим он забыл свою мать, своего отца и всех остальных близких родственников; дом, в котором вырос, запах замерзшего за зиму собачьего дерьма, оттаявшего на лужайке весной; любимого с детства плюшевого мишку, лысого, потому что он сжевал с него весь мех. Невероятно сладкий вкус соска, стиснутого между энергично работающими губами.
Он позабыл свой первый шаг, свое первое произнесенное слово, свой первый вдох.
Всю свою жизнь.
Не ослабляя железного контроля своей воли, Генри оторвался от тонкой кожи запястья бритоголового парня, опустил его руку почти ласковым движением и накрыл манжетой пиджака маленькую ранку. Хотя он предпочитал потреблять необходимую ему пищу, только когда приходило естественное желание утолить голод, и при этом какой бы то ни было гнев отсутствовал, — все же иногда приятно было ощутить свою силу. Он медленно поднялся на ноги и отряхнул с пальто гниющую листву. Коагулянт, содержащийся в его слюне, гарантирует прекращение кровотечения, и все трое очнутся, прежде чем сырой и холодный ветер сумеет нанести вред их здоровью.
Фицрой взглянул вниз, где тела незадачливых поборников нравственности распростерлись в густой тени тисового кустарника, и слизнул каплю крови с уголка рта. Он не только наградил их несколькими синяками и ссадинами, но и посвятил в причину ужаса ночи, напомнил, что тьма скрывает других, куда более могущественных охотников, добычей которых они так легко могут стать. Генри не опасался быть уличенным, ибо в их памяти этот инцидент останется сугубо интимным, крайне мала вероятность того, что они осмелятся с кем-либо им поделиться. А если и осмелятся, многие ли им поверят? Изменят ли эти наглые, но трусливые типы свои взгляды на мир, он не знал, да это, по правде говоря, и не слишком его занимало.
"Я вампир. Ночь принадлежит
Весомость этого заявления улучшила настроение Генри Фицроя, и он покинул темные аллеи парка, посмеиваясь про себя над выспренностью фразы, вполне соответствующей пошлому выпуску теленовостей: «Благодаря бдительности вампира на улицах снова стало безопасно». Сон и вызванная им тревога оказались без следа смыты кровью.
Селуччи вздохнул и засунул в карман пиджака квитанцию. Перед многоквартирным домом, в котором жила Вики, парковка разрешалась только по специальным пропускам. В квитанции было указано: пять тридцать три. Если бы он встал на пять минут раньше, ему бы не пришлось платить двадцать долларов штрафа.
Было трудно заставить себя подняться. Он пролежал в темноте добрых двадцать минут, вслушиваясь в дыхание подруги и раздумывая о том, снятся ли ей сны, а если да, о ком они: о нем или о Генри. И имеет ли это вообще какое-либо значение...
—
— Значит, мы остаемся просто приятелями?
— Именно так.
— Ты не спишь со всеми своими приятелями, Вики.
Она фыркнула и провела голой ногой вдоль внутренней поверхности его бедра, пока не уперлась пальцами в кожу мошонки.
— Хочешь поспорить?
Так все и продолжалось с самого начала...
Селуччи почесал щетину на подбородке и сел в машину. Их дружба была надежной, он сознавал это; шрамы в памяти, появившиеся у обоих с тех пор, как она ушла из полиции, уже затянулись. Секс оставался потрясающим. Но отношения в последнее время стали осложняться.
—
Он верил ей тогда, верит и сейчас. Но он продолжал считать Генри Фицроя опасным для нее, и это несомненно было доказано событиями, произошедшими пару месяцев назад, в августе; к тому же этот тип, оказавшийся, представьте себе, вампиром, обладал своего рода личным могуществом, которому трудно было не подчиниться. «Господи, да я и сам мог бы попасть под его влияние». Никому, обладающему силой такого рода, нельзя, не должно доверять.
Он доверял Вики. И не доверял Фицрою. Вот до чего дошло. Генри Фицрой придерживался установленного им самим образа жизни, и для детектива-сержанта Селуччи в этом заключался камень преткновения. Фицрой, конечно же, сверхъестественное создание, бессмертный, воплощение темных сил. Во взаимоотношениях Майкла и Вики существовало несколько весьма определенных правил, и Селуччи чертовски хорошо знал, что Фицрой сам их не придерживается.
За исключением того, что пока...
«Быть может, из-за этого и получилось так, — размышлял он, маневрируя по лабиринту улиц с односторонним движением, лежавших к югу от Колледж-стрит, — что я готов остепениться».