Проклятие Лермонтова

Кропотово было куда беднее бабушкиных Тархан. Если Арсеньева получала в год около 20 000 рублей дохода, то Лермонтовы – только 300. Но в этом имении, в отличие от Тархан, память об умерших не уничтожалась. И сюда Юрий Петрович привез после смерти жены ее портрет. Теперь Мишель мог увидеть и запомнить ее лицо, хотя бы написанное на холсте. Кроме портрета отец хранил и один из альбомов жены, в него она записывала стихи – некоторые писала сама, другими ей отвечал Юрий Петрович. Еще, как писал Вырыпаев, в этом альбоме был: «акварельный рисунок: два дерева, разделенные ручьем. На рисунке чернилами рукой Марии Михайловны надпись по-французски:

Склонности объединяют нас,
Судьба разъединяет.

И, как ответ на это двустишие, карандашом написано другой рукой:

Ручей два древа разделяет,
Но ветви их, сплетясь, растут.

Это Мишеля тоже не могло не тронуть. Кажется, за недолгое пребывание в Кропотово отец и сын сблизились. Сблизились больше, чем того желала Елизавета Алексеевна. Но у нее была надежда, что с началом занятий в пансионе у ее внука не останется времени для досужих размышлений. Могла ли она даже предположить, что помнить об этом приезде в дом отца Мишель будет всегда?

Не только встреча с отцом была тому причиной. В Кропотово Мишель влюбился в одну из своих кузин. И даже два года спустя лелеял ее образ и посвятил ей длинное стихотворение под названием «К гению», где есть описание свидания на балконе деревенского дома и упоминание яблони, тирса, и золотой лиры, и вдохновения, рифмующегося с упоением. Эту яблоню он не отпускал из своей памяти, и стихи ей посвящал, и даже написал пятнадцати лет от роду завещание: «Схороните меня под этим сухим деревом, чтобы два образа смерти предстояли глазам вашим; я любил под ним и слышал волшебное слово: „люблю“, которое потрясло судорожным движением каждую жилу моего сердца; в то время это дерево, еще цветущее, при свежем ветре покачало головою и шепотом молвило: „безумец, что ты делаешь?“ Время постигло мрачного свидетеля радостей человеческих прежде меня. Я не плакал, ибо слезы есть принадлежность тех, у которых есть надежды; но тогда же взял бумагу и сделал следующее завещание: „Похороните мои кости под этой сухою яблоней; положите камень; и – пускай на нем ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!“».

Вот как глубоко врезалась в его память и эта яблоня, и эта девушка, и милое имение отца. Дабы эти родные (и чужие) места сохранили память о нем, на одном из старых тополей, идущих аллеей к входу в дом, он вырезал свои инициалы – М. Ю. Л. И странно подумать, что загаданное в детстве исполнилось, – да, одного имени его довольно, оно стало бессмертным.

Часть 2 Москва

Серьезное отношение к наукам. Первые стихи. Смерть гувернера

Судьба или бабушка – кто из них? Но все было сделано правильно. Миша Лермонтов, выпестованный в деревенских Тарханах, получивший подсказкой будущего в качестве родины своей души Кавказ, наконец обрел город, который будет любить нежно и беззаветно. Москву. В ней он родился. В ней он будет и взрослеть. Арсеньева могла отвезти его учиться и в Северную столицу. И столичные Столыпины очень даже рекомендовали ей Петербург. Но в противовес им московские Столыпины выступали за Первопрестольную. А пока Елизавета Алексеевна выбирала, много чего нехорошего произошло в отечестве. В мае 1825 года умер Аркадий Столыпин, в декабре произошел гвардейский бунт на Сенатской площади. Какой еще Петербург?! Альтернативы не стало. Миша должен расти в уюте и покое, а не в городе с недреманным полицейским оком. Значит, возвращение на родину? О, да! В Москву!

Мишин кузен и тезка Пожогин отправился учиться в кадетский корпус. Такой «карьеры» Елизавета Алексеевна своему внуку не желала. Два года она домашними силами приготовляла его к пансиону. Очень надеялась на помощь Дмитрия Столыпина, но тот умер зимой 1826 года от сердечного приступа. Не пережил волнений, последовавших за Сенатским бунтом. И полагаться теперь она могла только на себя да на способности Мишеля.