Проклятие Лермонтова

Устали всадники. До ног
От головы покрыты прахом.
Коней приезженных размахом
Они любуются порой
И речь ведут между собой.
«Монго, послушай – тут направо!
Осталось только три версты».
«Постой! уж эти мне мосты!
Дрожат и смотрят так лукаво».
«Вперед, Маёшка! только нас
Измучит это приключенье,
Ведь завтра в шесть часов ученье!
«Нет, в семь! я сам читал приказ!

Своего друга Столыпина Лермонтов обрисовал так:

Монго – повеса и корнет,
Актрис коварных обожатель,
Был молод сердцем и душой,
Беспечно женским ласкам верил
И на аршин предлинный свой
Людскую честь и совесть мерил.
Породы английской он был —
Флегматик с бурыми усами,
Собак и портер он любил,
Не занимался он чинами,
Ходил немытый целый день,
Носил фуражку набекрень;
Имел он гадкую посадку:
Неловко гнулся наперед
И не тянул ноги он в пятку,
Как должен каждый патриот.

О себе сказал с неменьшим пренебрежением:

Маёшка был таких же правил:
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и дома был без дела;
Порою рассуждал он смело,
Но чаще он не рассуждал.

Друзья привязали коней у дома актрисы, перелезли через забор и отправились на поиски пассии. Танцорка сидела у окна и размышляла, как славно удалось ей выбиться в люди из простонародья, вкусно и вволю есть и пить, и испытывала смертельную скуку.

Но тут в окно она взглянула
И чуть не брякнулась со стула.
Пред ней, как призрак роковой,
С нагайкой, освещен луной,
Готовый влезть почти в окошко,
Стоит Монго, за ним Маёшка.
«Что это значит, господа?
И кто вас звал прийти сюда?
Ворваться к девушке – бесчестно!..»
«Нам, право, это очень лестно!»
«Я вас прошу: подите прочь!»
«Но где же проведем мы ночь?
Мы мчались, выбились из силы…»
«Вы неучи!» – «Вы очень милы!..»
«Чего хотите вы теперь?
Ей-богу, я не понимаю!»
«Мы просим только чашку чаю!»
«Панфишка! отвори им дверь!»

И только вроде наладились любовные отношения между танцоркой и Монго, в самый ответственный момент раздается грохот экипажа – приехал казанский помещик со сворой слуг, все пьяные, только что из трактира. Актриса перепугалась. Куда девать гостей? Не под кровать же, где есть место лишь для урыльника (ночного горшка)?

Им остается лишь одно:
Перекрестясь, прыгнуть в окно…
Опасен подвиг дерзновенный,
И не сносить им головы!
Но вмиг проснулся дух военный —
Прыг, прыг!.. и были таковы…

Еще одна поэма – «Уланша» – любимая поэма товарищей Лермонтова – практически и вовсе нецензурная, рассказывает о переходе эскадрона в Ижорку, где они встали на квартиры, основательно перепились и под предводительством Лафы отправились развлекаться с какой-то крестьянкой. А утром по трубе вновь двинулись в путь. Тут Лафа увидел женщину, с которой они коллективно провели ночь, – на ней не было живого места.

Один Лафа ее узнал,
И, дерзко тишину наруша,
С поднятой дланью он сказал:
«Мир праху твоему, Танюша!..»

К этому же времени относится и «Он был в краю святом» – замечательная переделка баллады Жуковского «Старый рыцарь». Романтическая сентиментальная баллада Жуковского стала злой сатирой на идеализацию рыцарских времен: пока рыцарь бился в Святой земле во славу веры и уничтожал там неверных, их жен и их ребятишек, его собственная жена нашла ему замену, и дома его встретил выводок чужих детей. Романтический идеал осмеян, романтический плащ сброшен.