Проклятие любви

Она рассмеялась.

– Вряд ли стоит труда наряжаться и краситься. Я прикажу устроить ужин для нас здесь, у бассейна. Иди, Хоремхеб. Я еще поплаваю.

Уходя, он услышал всплеск за спиной – она прыгнула в воду. Что я буду делать, если Египет потерпит поражение? – повторял он про себя, ступая в прохладу передней. Он не хотел думать об этом.

Ахетатон тихо проживал дни траура по фараону. Урожай был собран, и все приготовились к засушливому зною середины лета. Народ еще понемногу собирался на переднем дворе храма Атона под ослепительным солнцем, когда Мерира проводил службы в святилище, но величавым движениям и торжественным молитвам недоставало прежнего воодушевления. Человек, стоявший между Атоном и людьми, который требовал, чтобы каждый верующий обращался непосредственно к нему, а он бы передавал молитвы своему богу, умер. С его уходом город, казалось, утратил свое очарование. Он был построен с единственной целью – стать огромным святилищем, в котором бы обитало живое воплощение бога, его существование было результатом стремления воплотить видения в реальность. Присутствие Эхнатона придавало городу значимость; его гармония покоилась на том поклонении, которое его граждане воздавали царю и Атону. Но теперь царя не стало, и к маленьким алтарям Атона, стоявшим на улицах города почти на каждом углу, быстро присоединились жертвенники других богов, возлюбленных простолюдинами, которым поклонялись наряду с богом почившего фараона. Город вдруг осиротел, и эта неприкаянность ощущалась много острее, чем обычно бывало в период безвластия. Невидимое основание Ахетатона пошатнулось.

В самом дворце, однако, большинство придворных по-прежнему возносили свои утренние и вечерние молитвы одному Атону. Это поклонение было для них не только делом привычки, они видели в нем также некую выгоду: наследник ведь еще не объявил, от кого исходит его божественность – от Амона или от Атона.

Сменхару, казалось, не заботило вообще ничего. В эти дни напряженного ожидания они с Мериатон были неразлучны, стараясь возродить друг в друге былую радость, но она посещала их лишь мимолетно. Они пытались вспомнить ее, временами с довольно неловкой скрупулезностью перебирая яркие воспоминания детства, но тщетно: любовь, связывавшая их, принадлежала невинной юности, их хрупкие чувства безвозвратно погибли, разрушенные безжалостными руками Эхнатона. Прошлое связывало их нерушимыми узами, но это не было союзом состоявшейся зрелой любви.

Атмосфера неуверенности и утраты смысла бытия, окутавшая город и дворец, не затронула Нефертити. Несмотря на решимость наполнить свои дни различными отвлекающими событиями, она каждое утро пробуждалась после пережитых ночных кошмаров, вся напряженная от мрачных ожиданий и взмокшая от пота. Много раз она проклинала себя за поступок, который казался ей опасно безрассудным, но гораздо чаще представляла себе будущее, которое при неизменном течении событий было так же предсказуемо, как рассвет завтрашнего дня, и радовалась, что решила осуществить свой план. Долгие, невыносимо жаркие дни она проводила у окна, глядя поверх заросших зеленью террас, до рези в глазах высматривая на реке судно и следя за движением у своих причалов. Вечером она присматривала за тем, как Тутанхатона готовили ко сну, потом гуляла в саду, потом возлежала на ложе, а танцоры неторопливо извивались перед ней, их нагие тела были увиты цветами, в руках звенели кимвалы, но вожделение, которое разжигали в ней молодые слуги, не могло прогнать из души холодного страха. Что если ее посланца перехватили, а отец и Хоремхеб теперь играют с ней перед тем, как арестовать. Суппилулиумас походя казнил его и забыл и думать о ней. Гонец заблудился в пустыне и умер от жажды. Непрерывное капанье воды в часах раздражало. От тревоги у нее ныло в груди и совсем пропал аппетит, она с трудом заставляла себя съесть что-нибудь.

Дважды приходил отец, проводил несколько часов с Тутанхатоном, потом угощался вином и пирожными, которые она предлагала ему без особого радушия. Она пыталась обходиться с ним с учтивостью, но не умела скрыть свою озабоченность. Она интересовалась здоровьем дочерей, терпеливо выслушивала его сетования на то, что Хоремхеб относится к нему все более непочтительно, но понимала, однако, что ее беспокойство не укрылось от отца, потому что каждый раз он уходил от нее озадаченный. Ей это было безразлично, и она с облегчением возвращалась на свой наблюдательный пост.

Без малого через шесть недель после отъезда гонца тревожный сон Нефертити прервал управляющий Мерира. Она вскочила, тут же окончательно проснувшись.

– Он вернулся, – прошептал Мерира. – Велеть ему подождать в зале для приемов?

– Нет. Выпроводи моих служанок. – Она откинула покрывало и поднялась, прижимая руки к груди, сердце бешено колотилось. – Немедленно веди его сюда.