Проклятие Матери гор

– Пусть идет, – проговорил Грогар, опуская копье и отворачиваясь. – Он не причинит нам вреда.

На какой-то – кратчайший – миг он увидел в парне… себя.

Глава 17 - 20

17

Путники вошли в лес, сделали несколько шагов и остановились, опомнившись.

– Так, – произнес Грогар. – А куда это мы идем? В пасть к зверю? А, господин ученый? Проснитесь, дорогой мой!

Лёлинг обратил к ярлу свои сумрачные очи.

– Простите, я задумался. Думаю, надо идти, держась края леса, одновременно подыскивая какое-нибудь убежище. – Он задумчиво посмотрел на Ардамена, стоявшего поодаль, словно деревянный истукан. Ученый явно хотел что-то сказать, но промолчал. – Давайте же, пойдем, – буркнул он и неуверенно двинулся вперед.

Лес, по которому пробирались путники, вскоре заставил обратить на себя внимание. Он как бы раскрылся, обнажив то, чего никто сначала не заметил. Под его сенью сгустился полумрак, и в холодной синеватой дымке все казалось странно пустым, неживым, заброшенным. И ничего подходящего для убежища. Но ученого это, кажется, не заботило. Он все подгонял спутников, затем постепенно замедлил шаг и, спустя два часа, вообще остановился.

– Что такое? – спросил его Грогар.

– Я больше не могу. – Ярл с удивлением заметил, что старик плачет. – Что-то скверно у меня на душе. Словно… словно… предчувствие…

– Говорите толком! Вам плохо?

– Я думаю, что скоро умру.

– Думаю, велика вероятность, что мы все скоро отправимся туда же, где, как вы полагаете, скоро окажетесь. Если не найдем какое-нибудь укрытие.

– Он здесь. Недалеко. Я знаю. Я уверен.

– Знаете, что я вам скажу, уважаемый господин Дьярв? Больно быстро вы сдались. Вы же опытный путешественник? Я охотно это признаю, даже несмотря на грешок приврать. Непохоже на опытного путешественника, совсем непохоже.

– Идите. Идите, я задержу его.

Грогар взглянул на Лунгу, на спине которого находилась Лилия, возжелавшая – видимо, ради разнообразия – поездить и на нем. Воткнул в землю своё импровизированное копье – и внезапно резко, грубо схватил ученого за ворот. Лунга даже вздрогнул.

– Слушай, ты, горе-исследователь! – проревел он ему в лицо. – Или ты добровольно, спокойно, без нытья идешь с нами, или я заставлю тебя сделать это! Ну, что скажешь?

Лёлинг явно не ожидал от всегда учтивого и жизнерадостного ярла такой свирепости и смутился, часто заморгал, отвернулся.

– Простите меня, господин ярл. Я пойду. Успокойтесь. Всё, забудем.

– Ну вот и хорошо, – сказал Грогар, подбоченившись. – Прошу прощения за вспышку гнева. Истинный дворянин, тем более такой благородный, как я, не должен позволять себе ничего подобного… но вы должны понимать, в какой жо… ситуации мы оказались. И к тому же вам полагалась встряска. Ну, идем.

На этом ученый несколько притих, даже посветлел лицом, и следующие три часа протекли относительно спокойно. Путники пробирались на север – сквозь высокую дикую траву, через густой подлесок, собирая пух, паутину и терпя прочие неудобства, выпадающие на долю любого путешественника.

Лес все больше поражал своей неприветливостью; в нем царила неестественная тишина, она казалась, если подобное сравнение возможно, плотной липкой массой, неприятно пятнавшей стойкость духа странников. Трещала ли ветка, обломленная невидимым зверем, взлетала ли – прямо перед ними – с пронзительным карканьем ворона, ветер ли (а может, и не ветер) выл в горах – Грогар сотоварищи неизменно вздрагивал и испуганно озирался, но, кроме несчастного Ардамена, упорно плетущегося за ними, никто ничего не замечал.

Грогар, прислушиваясь к поэтическому лопотанию недомертвеца, начал припоминать авторство строк. Вот Ардамен, несомненно, имя героя поэмы Робера Лёпьеже «Ардамен и Паатика». Произведение сие, наполненное светом небывалого вдохновения и силой мудрого слова, было невероятно популярно лет сто назад, однако бесславная кончина сеньора Робера, казненного за прелюбодейство и содомию, поставило крест на поэме, и она постепенно забылась.

Также он узнал сонеты Брю из Прикрата, оды Донта Дарга, стихи безымянного отрока из столицы, прозванного Протэосский Бунтарь… и внезапно осознал связь меж всеми вышеназванными певцами.

Все они умерли, не достигнув и тридцати лет, а Протэосскому Бунтарю, если верить описаниям современников, присутствовавших на казни, едва-едва стукнуло пятнадцать.

Брю – страстный необузданный трубадур – задушил свою возлюбленную Анну, узнав об ее измене, за что был осужден на пожизненную каторгу в Хоордане – поистине адовом месте. Там он не протянул и двух месяцев: белая чума, или чахотка – бич всех узников Великих Болот – сожгла его.

Донт Дарг оказался убийцей, душегубом и мучителем (хотя многие в этом сомневались, сочтя показания свидетелей клеветой, на что имелись основания) – толпа разорвала поэта прямо на пороге его дома, на глазах у матери и сестер.