Проклятие Неферет

Я поцеловала ей руку, а потом побрела обратно к своему подоконнику, где плакала, никем не замеченная, пока сиделка выполняла свою нелегкую работу, меняя промокшее постельное белье и приводя маму в приемлемый для глаз отца вид. Но отец не стал ждать, пока маму для него подготовят. Он ворвался в комнату, игнорируя протесты доктора.

―Так вы говорите, сын? ― Отец даже не взглянул на кровать. Вместо этого он поспешил к плетеной колыбельке, где лежало завёрнутое в пелёнки тельце Баррета.

―Это действительно был мальчик, ―мрачно ответил доктор. ―Он родился слишком рано, как я уже говорил вам, сэр. Ничего нельзя было поделать. Его легкие были слишком слабыми. Он не мог как следует дышать и не издал ни единого звука.

―Мертвый… безмолвный… ―Отец устало провел рукой по лицу. ―Знаете ли вы, что когда родилась Эмили, она кричала так громко, что я услышал ее снизу из гостиной и подумал, что у меня сын?

―Мистер Вейлор, я знаю, что это слабое утешение, когда вы потеряли сына и жену, но у вас же есть дочь, а благодаря ей — и возможность появления наследников.

―Она обещала мне наследников! ―закричал отец, наконец повернувшись и посмотрев на маму.

Я, наверное, издала какой-то слабый сдавленный звук, потому что взгляд отца переключился на мой подоконник. Его глаза сузились, и на секунду мне показалось, что он не узнал меня. Затем он дернулся, словно пытаясь стряхнуть с себя нечто неприятное.

―Эмили, почему ты здесь? ― Голос отца звучал так сердито, словно его вопрос подразумевал гораздо большее, чем просто почему я оказалась в этой комнате именно в это время.

―М-мама велела мне ос-статься, ― заикаясь произнесла я.

―Твоя мать мертва, ―сказал он, сглаживая гневом бескомпромиссную правду.

―Но здесь не место для юной леди. ― Лицо доктора вспыхнуло, когда он посмотрел на отца. ―Прошу прощения, мистер Вейлор, я был так занят родами, что не заметил девочку.

―Это не ваша вина, доктор Фишер. Моя жена часто делала и говорила вещи, ставившие меня в тупик. Это была последняя из них. ―Отец пренебрежительно махнул рукой в сторону доктора, горничных и меня. ―А теперь оставьте меня с миссис Вейлор, все вы.

Мне хотелось выбежать прочь из комнаты как можно быстрее, но мои ноги затекли от долгого неподвижного сидения, поэтому, проходя мимо отца, я споткнулась. Он схватил меня за локоть. Удивившись, я подняла голову.

Выражение его лица вдруг стало мягким, когда он сверху вниз посмотрел на меня.

―У тебя глаза твоей матери.

―Да, ― единственное, что я сумела выговорить, задыхаясь и испытывая головокружение.

―Так и должно быть. Теперь ты — хозяйка Дома Вейлоров.

Тут отец отпустил меня и медленными, тяжелыми шагами пошел к окровавленной кровати.

Когда я закрыла за собой дверь, то услышала, как он плачет.

Вот так начался мой странный и одинокий период траура. На похоронах я шла молча, а затем совершенно упала духом. Я была словно в плену у сна. Я не могла от него освободиться. Целых два месяца я почти не выходила из своей спальни. Меня не волновало то, что я стала худой и бледной.

Мне не было дела до того, что звонки с соболезнованиями от маминых подруг и их дочерей остались без ответа. Я не заметила, как прошли Рождество и Новый год. Мэри, мамина горничная, ставшая теперь моей «по наследству», умоляла, упрашивала и ругала. Мне было совершенно наплевать.

Пятого января отец освободил меня из сонного плена. В моей комнате было холодно, так холодно, что я проснулась оттого, что дрожала. Огонь в моем камине погас и не разгорался заново, поэтому я потянула за шнурок колокольчика, чтобы вызвать Мэри. Он звенел так, что было слышно в комнатах слуг, находившихся где-то в глубине дома, но она не отвечала. Я помню, что надела свой халат и мельком подумала, каким большим он мне показался, я в нем просто утонула. Дрожа, я медленно спускалась по широкой деревянной лестнице из моей спальни на третьем этаже.

Я отправилась искать Мэри. Отец вышел из своего кабинета, когда я дошла до нижней ступеньки. В первый момент, когда он посмотрел на меня, его глаза были пустыми, затем его лицо приобрело удивленное выражение. Я почти уверена, что за удивлением последовало недовольство.

―Эмили, ты выглядишь несчастной! Худой и бледной! Ты больна? ― прежде, чем я успела ответить, появилась Мэри, спешащая к нам через фойе. ―Я уже вам говорила, мистер Вейлор. Она ничего не ест. Я бы сказала, что она не делает ничего, только спит. Чахнет, вот что она делает. ― Мэри говорила быстро, и ее легкий ирландский акцент был заметнее, чем обычно.

―Нет, нужно прекратить так себя вести, ― твердо сказал отец.

―Эмили, ты встанешь с постели. Ты будешь есть. Ты каждый день будешь гулять в саду. Я просто не позволю тебе выглядеть истощенной. В конце концов, ты хозяйка Дома Вейлоров, а моя хозяйка не может быть похожа на нищую подзаборную бродяжку.

Его взгляд был жестким. Его гнев пугал, особенно, когда я поняла, что мама не выйдет из своей гостиной, отвлекая своей энергичной болтовней, и не прогонит меня из комнаты, успокоив отца улыбкой и прикосновением.