Проклятие Пиковой дамы

– Я, Сергей, о том, что такое приказ не забыл, всю блокаду на посту, и ты это не хуже меня знаешь, – с ноткой обиды припомнил Афанасий Степанович. – А только это дело я все одно вести не буду. Меня вон на обследование лечь давно уговаривают, да я все отказываюсь. А теперь вот лягу. Так что решай, по-хорошему мне уйти, или… – не договорил Афанасий Степанович, но глаза от полковника отвел.

– Эх, Афанасий, подвел ты меня, в такой момент подвел, – укоризненно проговорил полковник.

– Ну, уж прости, состарился.

– Николай Васильевич, да как же это? – Заливаясь слезами, уткнувшись лицом в старенький застиранный передник, в который раз спрашивала Глаша. – Кто ж это посмел? У кого рука поднялась? Такая молодая, красивая, жить да жить… Ладно бы война, а то…

Николай Васильевич сидел за столом, сложив перед собой сомкнутые в замок руки, и, казалось, вообще не слышал домработницу. Его посеревшее, осунувшееся после бессонной ночи лицо застыло, словно каменное изваяние. Он сидел, как надгробный памятник, неподвижный, скорбный, безучастный.

За окном серое рассветное небо, казалось, скорбело вместе с ним.

– Глаша, – очнулся от своего безучастия Николай Васильевич, – скоро похороны, театр обещал помочь, а вот поминки…

– Конечно, конечно. Все сделаю. И столы накрою и сготовлю. – Выныривая из передника, покивала Глаша.

– Спасибо. А после похорон вы можете съездить к себе в деревню. Вы давно просились, я помню.

– Батюшки! Да как же так можно? Да, нешто я вас брошу, одного, да в такую минуту?

– Ничего, Глаша. Это ничего. Я хочу один побыть. Мне надо. И потом, товарищи… они помогут.

– Да разве товарищи тут помогут? – Отмахнулась Глаша. – Я вам чаю заварю и поесть сейчас сготовлю. Вон как за ночь-то исхудал, даже волос седых прибавилось, – бормоча себе под нос, отправилась на кухню домработница.

Николай Васильевич энергично потер руками лицо и посмотрел на портрет жены. Его год назад написал ей в подарок один известный ленинградский художник, друг их семьи, Володя Арефьев. Хорошо написал. Аня на портрете как живая. Сидит в своем любимом кресле, как на троне, легкая полуулыбка играет на губах, и платье бархатное, вино – красное, ее любимое, а на коленях рассыпан букет цветов.

Портрет был написан так, что откуда бы на него не смотрели, Анюта всегда смотрела зрителю в глаза. Вот и сейчас она смотрела прямо на Николая Васильевича и улыбалась, живой, чуть насмешливой улыбкой.