Проклятие пражской синагоги

– Знаю, – не стал отпираться Карел. – Ты вообще не любишь пить, это я тоже знаю. И даже знаю, почему ты этого не любишь. – Когда Войтех вопросительно посмотрел на него, он пояснил: – Потому что алкоголь на какое-то время расслабляет тебя, и ты перестаешь контролировать каждое слово, выражение лица и жесты. Именно поэтому я хочу, чтобы ты немного выпил, и мы могли поговорить нормально. Как брат с братом, мы очень давно этого не делали.

– Да, последний раз примерно… никогда, – фыркнул Войтех, принимаясь крутить низкий стакан из толстого стекла, который поставил перед ним бармен. – Карел, ты ничего не перепутал?

– Нет, лично я ничего не перепутал, – он сделал небольшой глоток джина. – Ты мне всегда нравился, между прочим. Ты был славным ребенком, который вырос в довольно занудного, но все же хорошего взрослого. Это ты никогда не принимал меня таким, какой я есть, все время имел какие-то претензии и обиды…

– Я обиделся на тебя всего один раз в жизни, – возразил Войтех, тоже машинально делая глоток из своего стакана. Джин обжег ему горло, и с непривычки у него на секунду перехватило дыхание, но он умудрился даже не закашляться. – И я всегда принимал тебя таким, какой ты есть. Я лишь не всегда понимал причины твоих поступков.

– И именно поэтому ты не общался со мной три года?

– Это ты со мной не общался.

– Ты знаешь, у этой ситуации есть две точки зрения, – Карел усмехнулся. – Ты уехал из Праги, весь такой обиженный, когда меня тут даже не было.

– Ты не пытался со мной связаться после этого.

– Мама пыталась. Ей это помогло?

Войтех не ответил. На это ему нечего было сказать. Пожалуй, именно тот факт, что, разозлившись на отца, он распространил свою обиду и на мать, не давал ему покоя. Сначала он игнорировал их обоих, потом понял свою ошибку, но было уже поздно: мама тоже перестала ему звонить, а сам он так и не смог заставить себя сделать первый шаг. Ему было стыдно. И очень страшно: он боялся, что она тоже не захочет с ним говорить, как до этого не хотел он.

– Я говорил с родителями несколько часов назад, – продолжил Карел, так и не дождавшись ответа. – Судя по тому, что они тебя не упомянули, ты продолжаешь изображать из себя оскорбленную невинность. И, честно говоря, меня это очень удивляет. Обычно ты мне читал лекции на тему того, что я отвратительно себя веду по отношению к ним.

– Ты курил «траву», не ночевал дома, попадал в полицию с периодичностью раз в три месяца, спал с кем попало и ничего не желал слышать, когда они просили тебя утихомириться. Я с ними всего лишь не разговариваю.

Карел сделал вид, что мысленно взвешивает его слова.

– Ладно, – в конце концов заявил он, – признаю: от меня было больше неприятностей, но я хотя бы получал удовольствие от того, что делаю, пусть это и добавляло им седых волос раньше времени. О тебе такого не скажешь. Ты сидишь в этой долбанной Москве, занимаешься не пойми чем, сам несчастен и их мучаешь. И почему? Потому что тебя в какой-то момент не поняли? Не то сказали? Не так поддержали? Войта, ты ведь всегда был умным. По крайней мере, все остальные так считали, я часто в этом сомневался, но все же…

– Дело не в этом, – проворчал Войтех, перебивая брата. Он больше не мог его слушать. Теперь он знал, кого все это время напоминал ему внутренний голос, который пытался говорить ему примерно то же самое.

– Тогда в чем? – Голос Карела прозвучал непривычно мягко, «нормально», без характерной манерности, которая много лет являлась неотъемлемой частью его эпатажного поведения.

– Может быть, сначала это и была обида, – признал Войтех после недолгого молчания и еще одного большого глотка джина. – Но она улетучилась довольно быстро. Осталось только ощущение того, что я их разочаровал. Их обоих, каждого по-своему. Я добился того, к чему стремился, но все испортил.

– И? – не понял Карел. Он допил свой джин и дал знак бармену повторить. – Войта, я тотальное разочарование для наших родителей лет с десяти. Это не мешает мне раз в две недели обедать у них и раз в два-три дня разговаривать с ними по телефону. Кстати, будь ты здесь или хотя бы звони ты из своей России, раз уж тебе там так нравится, мы могли бы поделить этот объем общения на двоих, я один столько тяну с трудом, у меня, знаешь ли, куча дел в Магистрате, а теперь еще этот клуб… – Он вздохнул и покачал головой.

Войтех молчал. Он смотрел на свой стакан с остатками джина и тающим от тепла его рук льдом и не знал, что на это сказать. В чем-то Карел был прав: он ни разу в жизни не поступал так, как хотели их родители, всегда выбирал свой путь сам. Они огорчались, ругались, угрожали и шантажировали его, но при этом у них всегда оставались хорошие отношения. Они могли разругаться насмерть, не разговаривать два дня, а потом продолжали общаться как ни в чем не бывало.