Проклятие рода

- Отстроимся сами и вас, гостей, отстроим. – Продолжил новгородец и, широко взмахнув рукой, указал на уже стучавших во всю топорами плотников. – Новгородцы на всю Россию самые искусные мастера. А про то, - кивнул на пожарище, - не тужи. Ныне мы под Москву забраны. Туда же и вольность нашу вместе с колоколом вечевым свезли. Но торговать будем! – Тряхнул головой уверенно. - Князь московский посадницу нашу в темницу кинул, а нам торговать велел. А что сожгли…, завсегда так, без топора да красного петуха разобраться не могут. Да и пограбить охотников всегда набежит, свистеть не надо. А ты, друг заморский, пошли со мной, к моему двору. Про товар свой расскажешь, о цене потолкуем. – Хитро подмигнул новгородец, но тут же расхохотался, скаля ровные белые зубы. – Да не бойся ты! – Опять по плечу хлопнул топтавшегося в нерешительности шведа. – Меня Тишкой Густяком кличут. Каждая собака знает на торгу новгородском. Мой род, - ударил кулаком себя в грудь так мощно, что казалось, зазвенит сейчас, - честностью славен. На том деды наши стояли, и мы не сдвинемся.

Так и сошлись они, и почитай лет тридцать уже дружили. Почти побратимами стали. Со временем женился Свен на красавице Анните. Хорошо жили, душа в душу. Жена помощницей во всех делах была, много раз и в Новгород приезжала со Стеном. А потом и дети пошли – сперва мальчик, а затем и девочка – красавица Улла. Только Господь дал, Господь и забрал их всех у Свена. Уж пятый год шел старшему, а дочке третий, отправился Нильсон как обычно в Новгород с товарами, а тут беда и приключилась – чума, бушевавшая в Европе, докатилась и до Швеции. Умерли все. Когда вернулся Свен домой в Стокгольм в живых никого не застал. Даже где могила их неведомо. В эпидемию всех в одну яму сбрасывали.

Тяжело переживал Свен потерю близких. Опустел стокгольмский дом, пусто было и в Новгороде. Тихон, друг старинный, уговаривал жениться, да лишь отмахнулся от него Свен. Так и шли года. Постарел швед, волосы совсем выцвели, глаза видели хуже, но дело свое держал Нильсон в полном порядке. Ходил, как и прежде плечи широко развернув, голову не склоняя. А вот ноги уже подводить стали, болели, оттого прихрамывал слегка, да на посох опирался, но шаг остался прежний – размашистый, поступь твердая. Мысли о старости да кончине неминуемой посещали, конечно. Тогда задумывался Свен. Крупная складка-морщина темнела меж бровями:

- На кого дело свое оставлю? Кому добро-то передать?

Сам Нильсон был родом из Моры, что в центре Далекарлии шведской – край лесной, да горный, озерами да реками разукрашенный. Когда-то сбежал мальчишкой, рассказов заезжего купца понаслушавшись, да с тех пор лишь однажды домой приезжал. Постоял на погосте родительском, послушал жалобы Барбро, сестры младшей, что замужем за рыбаком местным была. Посмотрел, как пьют они вместе с бездельником-мужем, на убогость и нищету их от лени великой. Кинул монет несколько – то-то пир сразу разгорелся. Только заметил, как блеснули алчно глаза сестры, нехорошо засверкали, не по-доброму. Понял, что чувств никаких у него нет. Тут же нашел себе причину и немедля отъехал. Помнил, как клянчила сестра еще денег у него, просила не забывать, рядом ее дочка худенькая терлась, исподлобья глядела, но долго не провожали – горело видимо все внутри у Барбро, тут же в дом вернулась, где ждал ее пьяный муж. За ней и дочка побрела, часто оборачиваясь на богатого родственника.

- Ну не им же! А…, - махал рукой купец, - Тихону оставлю!

Любил Свен Новгород с его шумным торгом на правом берегу Волхова, который не заканчивался ни зимой, ни летом. Летом река наполнялась кораблями да ладьями, зимой стремительно мчались по льду сани – привозили, увозили, а начиная от берега лавки, лавки, лавки… в 42 ряда – кожевенные, котельные, серебряные, иконные, хлебные, рыбные… С запада везли – сукно, медь, свинец, олово, квасцы для дубления, вина разные – фряжские, рейнские, гишпанские… с востока – кожи выделанные, воск, меды, рыба красная, рыба черная , соль, жемчуга и, конечно, меха: соболя – сороками, белок – бочками… Всем заправляли сотни купеческие, следили строго, что торг честный шел. Шведы да немцы селились на отстроенном дворе, между Славной и Ильиной улицей. Новгородцы называли двор Немецким, а иностранцы про себя двором Святого Петра, по церкви, что была тут быстро возведена. Русским вход на Немецкий двор воспрещался, так что Нильсон всегда в гости ходил к Тихону, а не наоборот. Вот и сейчас, отдав нужные распоряжения, направился Нильсон к другу своему закадычному. Дошел неторопливо, по пути в лавки привычно заглядывая. Вот и частокол знакомый, выше Свена будет, а тот роста-то не малого, ворота широкие распахнуты:

- Знать, приехал кто-то к Тихону. – Догадался Нильссон. И правда, на дворе стояло несколько оседланных лошадей, да пара воинов в тулупы поверх доспех одетые, топтались неподалеку от привязи – морозило…

- А гости-то, кажись, незваные… - Подумал швед, и тут же из дома показался приказчик Густяка, приветственно помахал рукой истинному гостю и почти бегом бросился к нему.