Проклятие рода

- После извет подаст. - Продолжал царь неспешно, обдумывая каждое слово, сплетая ниточку за ниточкой в кружевной хитроумный узор. – Обзовется Петром, бежавшим с Волыни в Новгород, стало быть прозвищем Волынец. Дьяки новгородские обидели его зело, возведя напраслину, что, дескать, лазутчик, а не перебежчик, он про ту изменную грамотку проведал от иных литовских людей и поспешил государя известить. Лежит она за святыми образами в храме Софийском, своего часа дожидается. А король Жигимонт тем временем войско собирает, на измену уповая… А мы ту грамотку запрячем, наш час наступит – извлечем. Расспрос учиним, кто такой Волынец? Не до него будет! Иных людишек хватит. А Петру через брата скажешь, как служил при Посольском приказе, так и служит. Слышал от Жигимонта большое посольство к нам двигается, вот покуда им и займется, яко пристав. Раньше весны не до них будет. Ступай, Василий, да скажи людям Малюту позвать ко мне тотчас. – Неожиданно резко царь завершил беседу.

На смену Щелканову быстро явился Скуратов.

- Памятку, что на дьяков новгородских готовили, помнишь?

- Вестимо, государь, даже без нее назову всех до единого. – Опричник поднял, опустил широкие плечи.

- Допишешь в нее первым владыку Пимена и отдашь Ваське Щелканову. Спустя время он тебе взамен иную грамотку даст. То письмо изменное от новгородцев Жигимонту.

Малюта все быстро смекнул, но даже он, привычный к любой царской воле, не удержался, переспросил:

- Пимена?

Царь медленно поднялся, прошествовал мимо Скуратова к окну. Заглянул в осеннюю темень. Зло во мне, аль это ливень снаружи бьется тяжелыми каплями? Может не дождь то, а кровь? Ветер напористым и яростным плевком швырнул на темное стекло очередную пригоршню воды. Царь даже отшатнулся. Померещилось, будто кто-то стоит снаружи, а Иоанн двумя руками поднимает и с недюжинной силой опускает тяжелый с острыми краями камень на его голову. Брызжет кровь, покрывая стекло сплошным красным туманом. Царь зажмурился, наяву ощущая, как отяжелели плечи, как ломит от усталости руки. Он не представлял ни где находится сейчас сам, ни кто тот, другой человек на улице. Иоанн осторожно приподнял веки. Чье лицо пред ним? Бритый череп, мешки под глазами, превратившимися в черные дыры, ни усов, ни бороды, сплошная белая маска с заострившимся носом, который растет и растет, хрящи выпирают, утягивая за собой лицо, превращая в один сплошной отточенный железный клюв, точь-в-точь, как конец царского посоха. Иоанн снова зажмурился и, не поворачиваясь к Скуратову, повторил:

- Пимена первым! Предавший предстоятеля, предаст и царя!

Резко развернувшись, словно боясь еще раз заглянуть в черноту оконной бездны, распахнул глаза и посмотрел на Малюту:

- Выступим всем опричным войском пред Рождеством, будто на богомолье. Но, оружно! Загодя по всем дорогам от ливонских земель до Москвы заставы учинить. Ни зверь, ни птица, ни мышь, ни человек чтоб не проскользнул. Попался в силки – казнить! Идем на Тверь, после Новгород, за ним – Псков. Суд Божий и царский судить будем! Тверской Отроч монастырь тебе ведом?

Скуратов быстро кивнул.

- Кто там ныне обитает, разумеешь?

- Ведаю, государь!

- Сам к нему поедешь. В последний раз для царя благословение испросишь…

- А коль не даст? – Невозмутимо спросил опричник. Царь надолго замолчал. Снова прикрыл глаза, воочию увидел ту пропасть, что стояла между ним и всей землей Русской. Не одними ж грешниками ее заполнять, как без праведных душ обойтись. После отмолимся за всех. Выдал решение:

- Удави! – И усмехнулся вслед. – Как глаголил наш Филипп? «Что Бог не позволит, то человек не содеет!» Вот и увидишь, чей верх будет – бывшего соловецкого игумена, аль игумена всей земли Русской.

Ни тени сомнений не промелькнуло в глазах Скуратова:

- Исполню все, как велишь, государь!

- Вот еще, хорошо, не забыл – как грамотку от Щелканова заберешь, немедля отправь Григория Грязного в Новгород, он ту грамотку за образа в Святой Софии припрячет, гонца отошлет с вестью к нам за коей иконой после смотреть, да пусть за свеев там сидящих примется. Обобрать до нитки, раздеть, избить, но не до смерти, в снегу извалять, после одежонку вернуть и под крепким караулом окольными путями к Москве вывезти. Им про дела в наших вотчинах псковских и новгородских ведать не к чему! На прокорм… - задумался на мгновение, - чтоб не сдохли по дороге, не более. Будет им память по Воронцову с Наумовым, что в Стекольне позор приняли. За Черкасским приглядываешь? – Опричник кивнул. – Волком, волком смотрит. Покуда выкуп пошлю за его братьями, что в татарский полон угодили, а там видно будет….

На трапезе после очередной утренней службы в Слободе, государь неожиданно зачитал вместо привычных Жития святых главы из Книги пророка Исайи:

- И восстану на них, глаголит Господь Саваоф, и погублю имя их и останок и племя, се глаголит Господь. Положу Вавилона пуста, гнездом для ежей, вымету метлой истребительной, се глаголит Господь.

Поднялся широкоплечий, бородатый Скуратов и провозгласил громогласно:

- На Новгород! На Вавилон! Выметем, истребим измену изо всех углов!