Проклятие рода

- И попробуй что-нибудь сделать нам… - уже тихо, но с угрозой бросила Ульяне. – Вона…, - головой мотнула на дверь, - людей православных сколько… Ныне шила в мешке не утаишь… По всей Руси слух пойдет, коли недоброе умыслите.

И как в былые времена приказала строго:

- Иди отсель, старая! Видеть тебя не желаю! Приказываю тебе, чтоб еду мне приносили не постную, а скоромную. Молока поболе! Мне сына кормить надо! – Посмотрела с нежностью на цветочек свой лазоревый, солнышко ясное, к груди материнской припавшее.

Вздохнула Ульяна, лица на ней не было, сползла с лавки и, держась за стену, убралась из кельи. Увидав в таком виде настоятельницу, монашки прыснули в разные стороны, только рясы черные развивались…

Поскакал срочно на Москву поротый Охрюта-сотник, морщась при каждом толчке – сильно спина еще болела. Скакал и думал:

- Так и на колу оказаться можно… Что будет, когда хозяин узнает… - Другой бы сбежал, куда глаза глядят – на Восток, аль Запад… но не этот… предан был, одним словом - пес!

Глава 16. Спасение младенца.

Как радостно было после хмурого каменного мешка Стокгольма вырваться на морской простор. Улла-Любава стояла на носу корабля, жадно вдыхая свежий, пьянящий морской воздух. Они возвращались в Новгород. Еще в Стокгольме она напомнила Свену об обещании. Старик нахмурился, покачал головой, но подтвердил:

- Сделаю, как просишь!

В Новгороде Любава раздобыло монашескую рясу – так легче будет пробраться в монастырь, и, не медля более ни дня, отправилась в путь. По договоренности Густяк выделил ей провожатого, молодого разбитного парня, широкоплечего, могучего, если что, и защитить сможет – вон какой ножик торчит из-за голенища. А так, мол, купеческая дочь, на богомолье отправляется. Хотя и Тихон смотрел на всю затею не одобряюще. Долго ли, быстро ли, но к середине сентября добрались и до Суздаля. Здесь Любава оставила провожатого на постоялом дворе, сама к монастырю направилась. Прогуливалась, да присматривалась. День, другой… Примерялась, как проникнуть… И придумала!

Каждый день, по полудни, монашки выходили белье стирать. От ворот неподалеку мостки были. Час, другой, третий и назад в ворота. А осень уже на дворе, вечерело рано. Переоделась Любава в рясу, корзинку с бельем каким-то прикупила, тихохонько вдоль стены пробралась, как монашки назад пошли, так из-за угла башни выскользнула и за ними. Стражник дремавший от скуки и внимания не обратил. Считал он их что ль… Сколько вышло, сколько вошло, какая ему разница.

Любава платок совсем на лицо спустила, чтоб не узнал случаем никто, брела по двору не знамо куда. Монашки быстро по кельям своим разбежались, одна осталась. Как найти-то, княгинюшку? Завернула вслед за последней монашкой, что прихрамывала сильно, в коридор какой-то вошла. А там кельи, кельи, кельи… И сколько их тут… Растерялась девушка… Но, есть Господь! Услышал он молитвы жаркие. Как шла вдоль коридора, вдруг звук ей почудился, будто младенец захныкал…

- Откуда здесь дите малое? – Мысль мелькнула. И уже повинуясь воле Господней, толкнула ближнюю дверь…

Соломония встревожено обернулась, ребенка сразу собой загородив.

- Боже праведный, Любаша!

- Княгинюшка!

Кинулись в объятья. Плакали, целовались, обнимались, ребеночка мирно сопящего рассматривали, снова в объятья заключали друг друга, слезами обливались и говорили, говорили, рассказывали, что с кем приключилось. До утра самого. Малыш просыпался пару раз, Соломония кормила его то с левой груди, то с правой… Любава смотрела, как зачарованная…

Светать уж начало, как Соломония решилась:

- Сам Бог или сама Богородица послала тебя ко мне, Любава. Аки ангела небесного! Не перебивай, - строго сказала, видя, что девушка хочет возразить, - слушай меня внимательно. Нет у меня другого выхода, а ты – знак Божий! Не спустит Василий мне первенца, чую сердцем, уморят его ироды. Молчи! – повторила, и Любава поспешно кивнула, лишь перекрестилась несколько раз. Княгиня сидела, чуть раскачиваясь, ребенка убаюкивала. Думами собиралась:

- Уморят, и не дрогнут… - повторила. – Вот, что Любава, ты говорила, что с монашками вошла, что на реке стирали?

- Да, княгинюшка. Вот и корзинка с бельем моя. – Показала девушка.

- Вот и ладно. Как вошла, так и выйдешь. В полдень вновь они на реку пойдут, возьмешь корзинку, в нее Георгия положим, и вынесешь!

- Как? – ахнула Любава.

- Так! – жестко ответила княгиня. – На тебя одну надежда осталась. Спасешь кровиночку мою! – Голос дрогнул предательски, глаза сами слезами налились, целовать стала головку пушком покрытую.

- Как же… - Любава то на княгиню, то на младенца взгляд переводила.

- Вынесешь, выкормишь, вырастишь, значит, спасешь! Здесь его погибель ждет, не от рук палаческих, так от мрака заточения монастырского. А этим… - княгиня головой мотнула, - скажу, что умер! Сама похороню! Никого не подпущу! Не посмеют тронуть могилку! – И снова обе расплакались.