На дворе боярин ждал тревогой поднятый. За его спиной дворня толпилась с дубьем, но цепь верных царских холопов отсекала всех от великого князя. Боярин незнакомый, в ноги валиться не стал. Поклонился лишь низко и вновь главу поднял. Подле него двое юношей, один подросток совсем, другой по виду ровесник Иоаннов.
- Храни Господь, тебя великий князь Иоанн Васильевич! – Сказал боярин спокойный густым басом. – Благодарствую за честь дому моему оказанную.
Иоанн остановился, прислушался – нет ли издевки в голосе. В темноте почувствовал, как защипало краской щеки.
Но боярин продолжал ровно, плавно и внушительно:
- Загляни в хоромы. Хлеб-соль отведай. Не побрезгуй угощеньем.
- Кто ты, будешь, боярин? – Всматривался, но не узнавал, да и темно на дворе, отблески факелов мечутся, тени разбрасывая, не разглядеть толком.
- Не боярин я, великий князь, стольник Федор Адашев. А то сыны мои, Алешка и Данилка. – Положил руки на юношеские плечи, чуть нажал и втроем в поклоне глубоком согнулись. Выпрямившись, продолжил. – По твоему веленью в турскому султану ездил, соколов и кречетов в дар возил.
Припомнил Иоанн, да не было охоты разговаривать:
- Спаси Бог! В иной раз! – Буркнул и поспешил прочь со двора.
В палаты вернулся, всех отослал от себя. В книги погрузился. Дворня перешептывалась:
- Часами сидит в неподвижности, то в книгу уткнувшись, то словно сквозь стену глядит!
- И так изо дня в день!
- Забавы, да охоты забросил вовсе!
Отложив Писание в сторону, размышлял:
- «…когда у него не было царя, и когда каждый делал то, что ему казалось справедливым…» Как там молвил поп Афанасий: «Не могут в слепоте своей люди грешные отличить зло от Истины. А после и вовсе им думается, что самим дозволено решать. Грех от того грехом им не видится. Зло творит человече, а ищет в нем блага для себя»? Взойти бы, как Моисей на гору, оставив страхи и огорчения. Государем быть по Божьему соизволению, а не по человеческим хотеньям.
Читал дальше про мудрость и благочестие царей иудейских Соломона и Давида, да судей Израилевых. Писание откладывал, брался за сочинения Титуса Ливиуса про славу Августа и иных кесарей ромейских.
- Пребывай в том, чему призван! Так глаголил мне владыка Макарий? А как? Коли не венчан еще? Пора, знать, венчаться. Ведь скоро семнадцать! Власть царская должна быть божественной, яко в книгах Царств сказано - ибо человеческая от язычества!
Дверь скрипнула, кто-то незаметный, из челяди, заглянул в покои. Иоанн поднял голову, посмотрел строго:
- Не изволь гневаться, великий князь, - донеслось, - владыка Макарий занемог, просил нижайше навестить митрополита.
- Вовремя обо мне вспомнил! – Встрепенулся Иоанн. – Проведать надобно. Немочь вот только некстати. Ну, дай Бог, поправится владыка. Передай, иду!
- Прости старика, что тревожит тебя, отрывает от забот великокняжеских! Сам бы пришел, да слегка занемог. – Макарий не похож был на занемогшего человека. Митрополит сидел за столом и внимательно изучал лежавший перед ним пергамент.
- Обида? – Мелькнула мысль. – О каких заботах речь держит владыка? – Но подошел смиренно под благословение. Присел рядом.
- Вот, глянь, великий князь, чем занят твой пастырь Божий. – Макарий развернул лист к Иоанну.
- «Чин како полагает помазати царя» - Прочел великий князь и вопросительно посмотрел на первосвященника.
- На помазание святого и великого мира и к причастию святых и животворящих божественных Христовых тайн… Охраняем будешь ныне Богом, сын мой. Чин помазания намерен ныне я соединить с чином венчания. Ведь скоро семнадцать тебе, великий князь, знамо и венчаться пора!
- И я про то думал, владыка. – Иоанн смутился, застыдившись мыслей своих об обиде.
- Думал ли, сын мой? – Переспросил митрополит, в глаза заглядывая. – Али творил противное Богу? Не объедался ли, как скот, не пьянствовал ли денно и нощно, до блевания, так что ум помрачался? Не был безумен, охвачен бесовской любовью, как бессловесный жеребец к кобыле или как вепрь к свинье? Или ложно все про тебя, да дружком твоих люди сказывают?
- Грешен, владыка! – Опустил голову Иоанн.