Проклятие рода

- Иван Висковатов. – Снова зашептал Юханссон. – Глава посольской канцелярии и хранитель царской печати.

- А, архимандрит… - Узнал Кнута Адашев. – Помню. Встречались. Сызнова здесь? Ну, с добром словом тебя. Подскажешь своим, коль надобно будет. Ты – человек уже бывалый, о наших порядках ведаешь, дабы глупостей сродни новгородским не творили боле. – Голос царского окольничего приятным басом наполнил горницу.

Послы переглянулись. В том, что наместник Глинский все уже доложил в Москву, сомнений у них не было, но теплилась маленькая надежда, что как-то все само собой забудется, коль они доехали до города – резиденции великого князя. Нет, напомнили сходу! Если б знали послы творение Данте Алигьере, то повторили бы вслед за великим итальянцем: «Оставьте всякую надежду, входящие сюда!».

- О том после толковать будете. С самим государем, Иоанном Васильевичем. – «Успокоил» их Адашев, усмехнувшись в усы.

Как толковать эту усмешку? Как предупреждение, угрозу или, напротив, знак того, что столь знатного вельможу особо не волновало случившееся в Новгороде? Стараясь отвлечься от мрачных мыслей, Лаврентиус Петри с помощью переводчика представил всех членов посольства, а Стен Эрикссон сделал несколько шагов вперед и передал Адашеву, почтительно склоняясь, личное послание короля Густава, а также верительную грамоту. Окольничий ответил кивком головы, небрежно глянул на целостность печатей и, не разворачивая, тут же передал бумаги Висковатову.

- Ответ дадим после зачтения сих грамот великому государю Иоанну Васильевичу. По его разумению и воле. – Отозвался думный дьяк, даже не приоткрыв глаз.

- Почнем обсуждать дела наши грешные. – Уверенно начал Адашев, сев и небрежно развалившись на седалише, жестом приглашая остальных сделать тоже самое. Расселись. С одной стороны длинного стола два царских вельможи – окольничий и думный дьяк, слева - справа от них по толмачу, что незаметно вошли в горницу вслед за ними, с другого края разместились шведы – во главе стола архиепископ Упсальский и королевский шурин Стен Эрикссон Лейонхувуд, со стороны Лаврентиуса Петри сели лица духовного звания – Микаэль Агрикола и Кнут Юханссон, со стороны наместника Смоланда – светские: фогт Эльвсборга Бенедикт Гюльта, рыцарь Кнут Кнутссон Лиллье и секретарь Олаф Ларссон. Веттерман, как знавший язык, примостился позади главы шведской церкви, чуть вклинившись между ним и Агриколой, Еранссон ближе к Стену Эрикссону.

- Когда мы последний мир со свеями подписали? – Адашев чуть наклонил ухо к Висковатому.

- В лето 7045 года, в январе. – Негромко ответил Иван Михайлович.

- И где это случилось?

- В Новгороде.

- Кто от свеев подписывал, кто от нас? – Продолжался неторопливый разговор окольничего с главой Посольского приказа, словно никого более в горнице не было.

- Со свейской стороны Кнут Андерссон, да Бернядин Классон, от наших - наместник новгородский князь Борис Горбатый с бояриным Бутурлиным.

- О чем писалось-то?

- Да мир на шесть десятков лет от лета 7018 до лета 7078-го поклялись соблюдать. Межу подтвердили, что в Юргиной грамоте значится две сотни с лишком лет. Ту грамотку новогородский наместник князь Юрий с свейским королем Магнусом подписали и крест целовали в лето 6831-е.

- То бишь до лета 7078-го клялись в мире?

- Именно так.

- А ныне у нас лето 7065-е?

- Твоя правда, Алексей Федорович. – Смиренно отвечал Висковатов.

- Значит, в Новгороде два десятка лет назад крест на мир целовали?

- Вестимо.

Адашев, насмешливо головой покачивая, спросил, в упор, посмотрев на шведов:

- И кто ж тогда мир сей порушил, не обождав сорока обещанных и скрепленных клятвою на кресте лет?

- Наш король, - за всех отвечал Лаврентиус Петри, - считает, что причиной бедствия стали распри пограничного населения.

Выслушав перевод, Адашев переглянулся с думным дьяком. Оба засмеялись. Первый громко, даже ладонями пару раз хлопнул по столешнице, второй тихонечко, пыхнул в бороду.

- Значит, ваш король считает, что весь свейский флот осадивший, да невзявший Орешек, одни лишь распри? Оттого, что не разгрызли поди? А селенья пожженные в земле Лапландской, монастырь – дом Божий в Печенге, то ж распри ? – Окольничий откровенно насмехался. – Вот вы, два бискупа, и ты, архимандрит, - Адашев смотрел теперь на лютеранских священников, - тоже мыслите, что не с ведома короля вашего ратные люди, сплошь из деревень порубежных, собрались в кучу, корабли сами снарядили, да на нашу крепостцу поплыли?

Деваться было некуда. Шведы понимали, что вина лежит на Густаве. Хоть и не полностью, но все же…

- Аль вера ваша лютерова позволяет лгать своим служителям в бискупском обличии? Аль облачение ваше ложно, будто скоморошье? – Андерс еле успевал переводить, но слова Адашева и так жалили, словно осы, стыд заставлял глаза опускаться к долу. Повисла нехорошая пауза.

Наконец, архиепископ Упсальский решился на отчаянный шаг, хотя это звучало, как признание поражения. Нахмурив брови, Лаврентиус глухо, но твердо ответил на упреки окольничего:

- Мы не можем вернуться обратно с обвинением нашего короля в нарушении условий прежнего договора.