Проклятие рода

- Верно молвил, князь. – Царь кивнул головой. – Наша власть превыше священнической, ей одной ответ держать за грехи общие, оттого мой венец – шапка Мономаха тяжелей кедра ливанского из коего крест Спасителя сколотили, из коего посох сей, - постучал железным концом по полу, - сделан. Грехи наши тяжелее, ибо зло это, а зло всегда добро перевесит. Добро же – вера наша, страх Божий, страх царский. Подул ветерок, унес страхи, с ними и вера улетучилась. Что осталось? Ядра каменные грехов к земле прижали, цепи ноги опутали, потянули в узилище адово. Страх чрез плоть вернуть надобно. Потому что ядра, да цепи те, сиречь грехи человечьи, не на плоти обретаются. Плоть она глупая, безумствует, пороками, изменами, крамолой душу развращая. Чтоб до души добраться, сорвать тяжесть каменную, терзать плоть человечью будем. Страх, яко посох, аль поводырь слепца, поможет идти по жизни к истине веры. Мы будем поводырями и судьями в едином лице.

Царь оставил посох, прислонив к подлокотнику трона, поднялся, легко спустился вниз к Мстиславскому, одну руку положил на плечо князю, другой на пол показал.

- Вот, где мы ныне! На земле. То земщина наша, - ткнул сперва себя в грудь, потом указал на Басмановых с Юрьевыми и Вяземского с Черкасским, перечислил, - царь, бояре со своим местничеством, дрязгами, крамолой, с ними дети боярские, архиереи, игумены, священство с иноками. Тут же и все прочие – торговые люди, вои, крестьянство, казаки, холопы, бабы и ребятишки. – Снова о себе вспомнил, повторил. – И царь? Где царь-то, Ваня?

Мстиславский замешкался с ответом, переводил глаза то на государя, то на опустевший трон.

- Вот-вот, - закивал царь головой, поймав движение глаз боярина, - пусто там, куда поглядываешь. Надобно, дабы земщина осталась там, где стоим, а выше, – отпустил плечо Мстиславского, шагнул обратно, на степень поднялся, - братия новая обретаться будет, опричь земских, над ней, взлетел к трону, - царь – игумен. По сему, государство наше, - Иоанн подхватил посох, взмахнул им, отсекая черту невидимую, - поделим, земли перемешаем, от мест родовых кого нужно оторвем в казну нашу, в свой удел, одарим верных. Всю крамолу земщине оставим, ей же и опалу объявим, после снимем по заслугам, да безгрешности. Оставшихся же крамольников выгрызем. Понял ныне, Иван Федорович?

Мстиславский качнул головой.

- Все в земщине останется, как прежде. – Продолжил царь. – Дума, бояре, войско, митрополит… и ты, Ваня, там останешься. – Закончил торжествующе.

- За что немилость такая, государь? – Пробормотал князь побелевшими губами. Мстиславский изменился лицом, медленно опустился на колени. Афанасий Вяземский с Алексеем Даниловичем, Юрьевы смотрели безучастно, младший Федор Басманов ухмыльнулся, князь Михаил Черкасский удивленно мотнул головой.

- То не опала, боярин. – Чуть раздражаясь непонятливости, вынуждавшей давать пояснения, сказал Иоанн. – То око государя твоего. Ты, князь Иван, един одинешенек из отрочества нашего, здесь стоишь. Верен, предан нам. Кому ж мы можем отдать самое тяжкое в доле нашей?

- Прости, государь, раба твоего за неразумение, за скудость ума. Не угнаться за быстротой твоей мысли. – Мстиславский припал лбом к полу.

- Встань, боярин. Не возводи на себя напраслину. – Услышал голос над собой. – Ты в меру умен, без меры предан. Ты – человек, не царь. Можно ли требовать большего от тебя, нежели Господь отпустил. Мы всем довольны и хвалим Бога за то, что ты, Иван, есть у нас. Встань с колен! – Подождал пока Мстиславский кряхтя поднимется, обнял его за шею, нашептал в ухо. - Да и не един в думе боярской останешься. Князь Иван Бельский с тобою. И за ним присмотришь тако же.

- В чем доля царская? Бремя ли она? – Иоанн замолчал, задумался. - Давит ли что на плечи? Нет, нет тяжести. Напротив, легка плоть. Царь есмь тот, кто взяв державу, видит в ней не бремя, а волю. Упали путы, отвязались гири, крылья ангельские выросли. Власть царская – власть Божья!

Бояре ближние крепко задумались. Все понимали – вблизи царя легко обжечься и весь род свой спалить, но и по-иному, вдалеке – замерзнуть недолго. Выбирали первое. Свой род поднять повыше любого дорогого стоит. Супротивникам извечным перейти и заслонить дорогу, а кто из обедневших, да захудалых, сам Бог велел. Не упускать же, коль государь велел все по иному в царстве переиначить! Сам зовет за собой, сам к себе приближает!