Проклятие Шалиона

Иногда ему казалось, что он ступил на путь леди в тот момент, когда она одарила его монетой, выпавшей из рук солдата в грязь Баосии. Теперь он совершенно не был в этом уверен, как не был уверен и в том, что хочет получить новый ответ на свои молитвы.

Ужас галер был задолго до монеты в грязи. Были ли его боль, страх, мучения запланированы богами с самого начала? Неужели он был всего лишь марионеткой на ниточке? Или мулом в поводу, упрямым и сопротивляющимся, так что приходилось стегать его, чтобы двигался? Он не мог понять, чувствует удивление или ярость по этому поводу. И вспомнил, как Умегат настаивал на том, что боги не могут подчинить себе волю человека, они могут только ждать, когда она будет им предложена. В какой же миг своей жизни он согласился на это?

Ох.

Он вдруг вспомнил.

Однажды холодной, голодной, полной отчаяния ночью в Готоргете он обходил посты. На самой высокой башне он отпустил измученного мальчика, чтобы тот немного отдохнул, и остался вместо него. Он вглядывался в лагерь неприятеля; костры горели в разорённой деревне в долине. Враги сидели там в тепле, болтали, готовили еду и делали всё то, чего его гвардейцы были лишены внутри этих стен. И он думал о том, что делать дальше, как выиграть время, убедить своих людей верить, и молился. Молился. До тех пор, пока молитвы не кончились.

В юности Кэсерил, следуя проторенным путём большинства благородных молодых людей, вступил в орден Брата, обещавший военную карьеру и приключения. Он возносил свои молитвы этому богу, соответствовавшему его полу, возрасту и рангу. И в башне той ночью ему показалось, что следование по этому пути привело его шаг за шагом в западню, в которой он и его люди оказались покинутыми и основной армией, и богом.

Он носил медальон Брата на внутренней стороне рубашки с момента посвящения — с тринадцати лет. Сразу после посвящения Кэсерил отбыл на службу к старому провинкару. Той ночью в башне по его лицу текли слёзы усталости и отчаяния — и ярости. Он сорвал медальон и вышвырнул его, бросил через крепостную стену, отрекаясь от бога, который отрёкся от него. Вращающийся золотой диск беззвучно исчез в темноте. А он бросился на камни и молился лёжа, как лежал и сейчас, и принёс клятву, что любой бог сможет воспользоваться им, если освободит его людей из западни. А что касается его — с ним всё кончено. Кончено.

Конечно, ничего не произошло.

Разве что неожиданно пошёл дождь.

Чуть погодя он встал, пристыженный своей выходкой, радуясь, что никто не видел его в таком состоянии. Пришла смена, и Кэсерил молча спустился вниз. Ещё несколько недель ничего не происходило, а потом прискакал упитанный курьер с известием, что всё было напрасно, что вся их кровь и жертвы были проданы за золото, пролившееся в сундуки ди Джиронала.

И его люди были освобождены.

А его ноги в одиночестве зашагали по другой дороге…

Что там сказала Иста? «Самые страшные проклятия богов приходят к нам в ответ на наши молитвы. Молитвы — опасное дело».

Итак, решив отдать свою волю богам, достаточно ли сделать это однажды — всё равно как подписаться на военную службу, принеся присягу? Или этот выбор следует делать снова и снова, каждый день? Или и то и другое? Может ли он взять да сойти с этого пути, сесть на лошадь и уехать, скажем, в Дартаку, взять новое имя и начать новую жизнь? Так говорил Умегат о сотне других Кэсерилов, которые не взялись за это дело. Уехать, оставив, конечно, тех, кто ему доверился: Исель, Исту и провинкару, Палли и Бетрис…

Но, увы, не Дондо.

Он поёрзал на коврике, ощущая неудобство в животе и пытаясь убедить себя, что причиной тому всего лишь банкет у Лиса, а не рост его ужасной опухоли. Не Дондо, выжидающий, когда рука леди вдруг ослабеет. Может, боги научились чему-то на ошибке Исты, когда у ди Льютеса не выдержали нервы? Может, они решили увериться, что их мул не сбежит с полдороги, как ди Льютес в своё время?..

Ну разве что умрёт. Эта дверь всегда распахнута настежь. А что ждёт по ту сторону? Ад Бастарда? Призрачное исчезновение? Мир и покой?

Ха.

По другую сторону храмовой площади, в доме Дочери, его ждала чудесная мягкая постель. То, что он всё-таки вспомнил о ней, невзирая на безумную пляску мыслей в голове, было верным знаком, что ему пора пойти и лечь в неё. Молитва в любом случае не удалась, получился лишь спор с богами.

А молитва, как он начал подозревать, встав на ноги и повернувшись к выходу, — это переставлять ноги одну за другой, раз и ещё раз.

Глава 23