Проклятие Слизерина

Не смотря на удрученного Элджи, Том метнулся в Подземелья в надежде догнать беглянку. Каменные стены и пол сразу подсказали, куда направилась Хорнби, ухо Тома еще могло уловить цоканье ее мелких шагов. Слишком далеко, подумал с отчаянием, уж очень прыткая попалась. И все же бросился следом.

Когда он взбежал по последней лестнице Подземелий, дневной свет показался слишком ярким, Том стал, как вкопанный не в силах сразу открыть глаза. Вприщурку огляделся, у двери туалета для девочек заметил Хорнби, которая жестикулируя и сбивчиво тараторя объяснялась с Лацивией. Завидев Тома, она громко ойкнула, загородилась Лацивией, как щитом, но, сообразив, что и это не поможет, юркнула за дверь.

Том, понимая, что уже без толку, окрикнул с ожесточением:

— Хорнби!

Лацивия все еще растерянно хлопая ресницами, преградила путь.

— Чего тебе от нее надо?

Том со злобой отпихнул Лацивию. Но она неожиданно оказалась достаточно ловкой, чтобы оказать сопротивление. Первый приступ ярости тут же схлынул, Том с едва скрываемым удивлением опустил взгляд на Лацивию, что вновь загородила дверь туалета, смотрела в глаза с явным вызовом.

— Не твоего ума дело, – ответил он несколько неуверенно, крикнул ей за спину. – Выходи, Хорнби!

Лацивия упрямо вздернула подбородок.

— Чтобы Оливия не сделала, не смей с ней говорить в таком тоне.

— Лацивия, – прорычал Том, скрежетнув зубами, – я тебя не спрашивал, что она делала, а чего нет. И правилам этикета меня учить тоже не надо. Займись, чем-нибудь более подходящим такой умной девочке. Хорнби!.. Не заставляй меня вытаскивать тебя оттуда силой!

Глаза Лацивии недобро сузились, огненно–красные волосы встопорщились, как загривок у рассерженной кошки, прошипела:

— А ты рискни, и я позову старост.

Том некоторое время, пока раздумывал, как поступить, в упор смотрел в гневные янтарные глаза, затем посулил угрожающе:

— Она не просидит там вечно. А я терпеливый… очень терпеливый, слышишь, Хорнби?

— Ты не тронешь Оливию, – предупредила Лацивия, – даже если она выйдет.

— Нет, не трону, – согласился Том с подозрительной легкостью, быстро зашагал прочь.

У Большого зала Том случайно налетел на старшекурсника, поднял глаза, только тогда заметил, что перед ним Сенектус. Мысленно ругнулся, приготовился к очередному нагоняю от взыскательного старосты, но Сенектус спросил обыденным тоном:

— Ты чего так поздно?

— Дела.

Сенектус окинул его долгим взглядом, сразу подметил раздраженные желваки на щеках и усталые глаза, согласно кивнул.

— Ладно, вижу, нипочем не расскажешь… Подожди, у меня к тебе тоже дело. Профессор Слиппери составляет список тех, кто останется на Рождество в Хогвартсе. Ты так и не отметился, но Августус сказал…

— Он верно сказал: я остаюсь.

Том уже шагнул по направлению к Большому залу, но Сенектус его остановил нетерпеливо:

— …и еще! Вы с О’Бэксли в одной спальне, если не ошибаюсь? Передай ему, это письмо, пусть с ним же зайдет к профессору Слиппери.

— Почему говоришь это мне? – поинтересовался Том с ехидцей. – А не Августусу?

Сенектус вновь окинул Тома пристальным взглядом, ответил после недолгой паузы:

— Они не ладят. Руквуд из вредности порвал бы письмо и сделал вид, что забыл о моем поручении, только чтобы О’Бэксли провел каникулы в школе. А тебе, я так понимаю, нужна пустая комната и на сколь возможно длительный срок.

Том запихнул конверт в карман мантии, вынуждено согласился.

— Хорошо, передам. Это все?

Сенектус не ответил, заложил руки за спину, со скучающим видом направился далее по коридору.

Многие уже покидали Большой зал, оставались либо заядлые обжоры, либо, как и Том, опоздавшие. Стол Слизерина не был исключением, только трое первокурсников сидели особняком. Меж собой не разговаривали, хотя давно закончили обедать, но уходить не торопились. Один из них, худощавый и пепельноволосый, как любознательная сорока, – с таким же острым вздернутым носом, – чопорно вертел головой: до всего-то ему есть дело, все-то ему интересно. Второй, слизеринец более крепкого сложения, с ленцой ковырял ножом узоры на скатерти, щеки и лоб усеяны задорными веснушками, а рыжевато–каштановые волосы вздыбились, будто иголки у ежа. Третий из-за небольшого роста казался самым младшим, на голове грива спутанных курчавых волос, лицо, словно у фарфоровой куклы, с большими голубыми глазами и румяными щеками. Он с живым восторгом, словно голодал неделю, уписывал аппетитные пирожки – по одному в каждой руке.

Том обозрел эту картину в одну секунду, быстро сообразил, что друзья ждут его, но вовсе не затем, чтобы справиться о сытости или самочувствии. Он еще не успел сесть за стол, как Антонин выпалил в нетерпении:

— Ну, как? Разгадал?

Августус с досады прищелкнул языком, демонстративно отвернулся от чересчур прямолинейного Антонина.

— Что опять не так? – возмутился Антонин, покосившись на друга. – Решили же, что спросим об этом.

— Ну, не сразу же, – буркнул Августус, не поворачивая головы. – Для начала поздоровался бы, затем несколько вопросов о погоде–учебе, а потом спокойно переходи к цели разговора… Учишь тебя учишь, кулаки болят.