Проклятие Вермеера (СИ)

Задержавшись на трапе, Влад увидел выехавший на летное поле Мерседес. Сбежав по ступенькам, он быстрым шагом подошел к машине, сел на заднее сидение. Сидевший за рулем белобрысый парень со стриженым загривком, не дожидаясь распоряжений, пустил двигатель, и тяжелая машина, медленно развернувшись, тронулась в путь.

Закурив одну из савиновских сигарет, Влад улыбнулся чему-то хорошему и откинулся назад. Докурив до конца, он достал из небольшого бара бутылку виски и плеснул немного на дно хрустального бокала. Залпом осушив его, он взялся за телефон и набрал нужный ему номер. После нескольких гудков в микрофоне послышался голос:

— Антон у телефона. Слушаю вас…

Глава третья

(за год и семь месяцев до описываемых событий)

Всю свою сознательную жизнь Антон Маревич мечтал о славе великого художника. Очень часто, работая в своей мастерской над очередной картиной, он откидывался на спинку стула и, закрыв глаза, предавался мечтам…

В своем воображении Антон рисовал себя умудренным годами старцем в бархатном кафтане, с палитрой в руке. Перед ним на мольберте очередной шедевр… Прадо, Метрополитен-музей, Лувр, Эрмитаж мечтали заполучить в свои собрания хотя бы этюд кисти Маревича. Его полотна экспонируются рядом с творениями Рембрандта, Леонардо, Боттичелли. Им восхищаются. Его сравнивают с неподражаемым Вермеером.

Но стоило открыть глаза…

Способности к рисованию проявились у Антон уже в раннем детстве. Стены подъезда, в котором проходили его юные годы, были сплошь разрисованы лошадьми и сражающимися легионерами. В дальнейшем любовь к живописи привела тринадцатилетнего Маревича в мастерскую местного художника Каменского. Будучи человеком незаурядным, Каменский, тем не менее, не смог пробиться в люди. Единственным утешением на старости лет стал для него маленький Антошка. Талант мальчика раскрывался с каждым днем. Когда Антон на конкурсе молодых художников Советского Союза получил золотую медаль за свой рисунок в стиле XVII века, радости старого учителя не было конца.

Но все-таки что-то мешало Маревичу осуществить свою мечту. Техника его была совершенна, колорит картин безукоризнен, но… Как однажды признался Каменский, у мальчика не было искры божьей.

Антон днями не выходил из залов картинных галерей и музеев, копируя старых и новых мастеров, тщетно пытаясь постичь их секреты. У него получались прекрасные копии! Но при попытке создать что-то свое, Маревич натыкался на непреодолимый для себя барьер. Картины его были обворожительны. Но это было все, что угодно: Ватто, Лорран, Пуссен… но не Маревич!

…В этот час залы Эрмитажа обычно пустовали. Это позволяло Антону, отгородившись от остального мира, священнодействовать со своими красками. На этот раз он пытался разгадать Рубенса. Иногда в зал входил служащий музея. Он подходил к Антону, увлеченному работой, несколько минут разглядывал копию, сравнивая ее с оригиналом, и продолжал свой обход.

На небольшую группу людей, медленно переходящих из зала в зал, Маревич не обратил никакого внимания. Спустя несколько минут один из них подошел и встал у него за спиной. Привыкший к подобным зрителям, Антон продолжал работать.

Еще несколько мазков, и копию можно будет считать завершенной…

— …мне кажется — это какой-то газ. Во всяком случае, следов механического воздействия на нем нет…

Сознание медленно возвращалось, но голоса и звуки были еле различимы. Казалось, он находился в густом тумане, сошедшем с картин Моне. Антон попытался протереть глаза, но руки не слушались его.

— Слава Богу! Кажется, он приходит в себя, — женский голос раздался совсем радом. — Доктор Трошин! Доктор Трошин! Он открыл глаза!

— Не кричите так, Карина. Вы поднимите на ноги всю больницу, — несколько раздраженно отозвался мужчина в белом халате. — Позвоните лучше лейтенанту Егорову. Он хотел немедленно поговорить с больным после того, как он очнется… Да, чуть не забыл. Позвоните также ко мне домой, передайте Анжеле, что я задержусь.

Карина — высокая стройная брюнетка, чуть покраснев, молча кивнула и, опустив глаза, вышла из палаты.

Антон уже отчетливее осознавал все, что происходило вокруг. В палате остались двое. Высокий грузный мужчина в белом халате, очевидно, тот, кого девушка назвала доктором Трошиным. Второго Антон не видел. Слышен был лишь его гнусавый голос. Он находился где-то сзади.

Что-то заставило Антона вздрогнуть: мужчина, стоящий за спиной… музей… Рубенс… Дальше мысли путались. Голова налита свинцом, во рту ужасная сухость. Где он? Кто эти люди вокруг?

— Воды, — Антон с трудом узнал свой голос.

Тотчас мужчина, стоящий у изголовья кровати, поднес стакан с водой к его высохшим губам.

— Вам лучше, Антон? — спросил он, склонившись над ним.

— Где я? Кто вы? — каждое слово болью отдавалось в голове. — Я вас не знаю.

— Мы с вами знакомы, — возразил тот. — Я — Эдуард Серов, помощник директора Эрмитажа. Вы у нас работали последние два месяца. Сейчас вы в больнице, но ничего страшного не произошло. Скоро вам будет лучше.