Проклятие виселицы (ЛП)

Элена хватает его за лодыжки, рывком поднимает из корзины. Теперь он, выворачиваясь и извиваясь, как вытащенная из воды рыба, висит в её кулаке. Спустя мгновение она яростно размахивается и, как рыбу, ударяет его головой о каменную стену. И сразу становится тихо. Элена спокойно смотрит на огромное пятно алой крови, стекающее по белой стене. Ребёнок с открытыми застывшими глазами безвольно висит в её руках, и она впервые замечает, что глаза у него синие, глубокие и бездонные, как вода в океане, — глаза ангела.

***

Элена выгибает спину, пытаясь облегчить боль, но из-за слишком тяжёлого живота едва не опрокидывается с бочонка, на котором сидит. Пришлось опереться рукой о стену маслобойни, чтобы не упасть.

После целой недели затяжного дождя земля стала слишком сырой для работы в поле, и потому Марион собрала женщин для работы на маслобойне. Большую часть времени там справлялись три молочницы — доили коров, кормили телят и поросят, делали масло и сыр. Но сейчас, когда все телята отлучены от полных молока коров, очень нужны лишние руки.

Живот у Элены слишком большой, она не может даже держать маслобойку под нужным углом, а лодыжки слишком распухли, чтобы целый день стоять. Поэтому ей позволили сидеть, наполняя желудки только что забитых телят водой с отваром терновника и трав, чтобы получать из них фермент, необходимый для производства сыра. Это противная и грязная работа, платье Элены уже совсем промокло, но она не жалуется.

Послышался душераздирающий вопль и в маслобойню вошла Джоан, мать Атена, стараясь удержать в руках чёрную кошку. Кошка по опыту знала, что её ждёт, и потому изо всех сил царапалась, пытаясь вырваться, но Джоан крепко держала её за шкирку. Одна из молочниц схватила несчастное животное за хвост и поворошила, выискивая в чёрной шерсти белые волоски, нашла и с силой выдрала клок. Кошка взвыла, дико изогнулась, выпрыгнула из рук Джоан и бросилась вон из маслобойни, как будто за ней гнались все собаки ада.

Молочница обошла маслобойню, бросая по три белых волоска из хвоста чёрной кошки в каждое из больших каменных корыт, где молоко должно отстаиваться перед взбиванием. Все женщины знали, что кошачья шерсть поможет подняться сливкам и помешает проискам злобных духов. Это было нужное дело, ведь Гастмир изобиловал злопыхателями, и людьми и духами, которые только и ждали, чем бы повредить.

— А огонь уже посолен? — спросила молочница у Джоан, подмигивая остальным женщинам. Они переглянулись, хитро ухмыляясь. Вопрос был задан, лишь чтобы поддразнить Джоан, они уже знали ответ.

Джоан гордо вздёрнула подбородок.

— Разумеется. Я всегда это делаю прежде всего, до начала работы, иначе всё пойдёт не так. Можете ни о чём не беспокоиться, пока я здесь.

Джоан считала, что никто, даже молочницы, не знают лучше неё, как защититься от ведьм, которые могут испортить сыр или помешать сбиться маслу. И никто больше нее не заботился о том, чтобы принять все меры предосторожности.

Прожив четыре месяца под одной крышей со свекровью, Элена поняла, что у Джоан есть все основания бояться сглаза — в Гастмире не осталось ни единого мужчины, женщины или даже ребёнка, не пострадавшего от её злого языка и втайне не посылавшего ей проклятий.

Увидев, что острые маленькие глазки свекрови шарят по маслобойне, Элена попыталась скрыться из вида. Но сделаться невидимкой с таким животом невозможно — Джоан заметила невестку и, сжав губы, направилась к ней. Боясь язвительных замечаний, которые уже приготовила ей Джоан, Элена вздрогнула, жирный телячий желудок выскользнул из опухших пальцев и шлёпнулся на пол, жидкость из него хлынула девушке на ноги. Элена с трудом удержала бочонок и попыталась вернуть желудок на место, но Джоан уже подхватила его.

— Какая бессовестная небрежность! Желудок можно наполнять только шесть раз, потом жидкость слишком слаба и никуда уже не годится. А ты из-за своей неуклюжести потеряла первый, самый крепкий сок.

Марион забрала желудок из рук Джоан и проворно долила в него тернового настоя.

— Брось донимать бедную девочку, Джоан. Ничего страшного, желудок ещё даже и не намок. — Она подмигнула Элене, и та благодарно улыбнулась.

Джоан покраснела от возмущения. Но Марион не обращала на неё внимания.

— Как дела, детка? Справляешься? Думаю, осталось недолго. Последние недели всегда самые тяжёлые, но когда держишь на руках своего ребёнка, понимаешь, что оно того стоит. От боли ты будешь вовсю клясть своего Атена, но тебе на грудь положат твоё дитя — и забудешь про боль в спине и страдания родов. Верно, девушки?

Женщины заулыбались, бормоча слова согласия.

— Пользуйся этими последними неделями, детка, — продолжала Марион. — Когда появится ребёнок — настанет конец ночному сну, на долгие годы. Даже когда уже отнимешь от груди, всё равно не сможешь спать, беспокоясь о нём.

— С тех пор как к нам пришла эта девица, мой бедный сын лишился спокойного сна, — резко сказала Джоан, всё ещё разозлённая вмешательством Марион.

Марион насмешливо подняла брови.

— Правда? Держишь его в хорошей форме, детка? Ну и правильно.