Проклятие Византии и монета императора Константина

Да, это был мужчина высокого роста, с крепким костяком, мощным подбородком и широкими плечами.

Маша надавила на zoom, чтобы было отчетливо видно и состояние зубов, и степень обызвесткования черепных швов. Направив объектив вдоль линии тела, она заметила, что на экране камеры проступили едва заметные очертания какого-то продолговатого предмета. Последовало несколько взмахов кисточки, и из-под земли появился меч, черно-бурый от ржавчины, с массивной рукоятью.

– Ух ты! Это ж воин, если с мечом! Во круть! – с горящими глазами воскликнул Гарик, по-ребячески улыбаясь во весь рот.

За ним два Вадима отозвались уважительным эхом. Даже Бьорн не удержался от какого-то эмоционального скандинавского комментария.

Марье Геннадьевне тут же вспомнилась лекция, на которой Лобов рассказывал им о том, что в древности меч считался особым оружием – орудием огромной смертоносной силы, сродни современному танку, и далеко не каждый воин был им вооружен.

«Следовательно, наш воин, – заключила Маша, – не рядовой, а званием повыше».

Вслед за мечом, как по мановению волшебной палочки, стали открываться и другие предметы: у левого плеча скелета лежал нож и несколько ромбовидных наконечников стрел, на бедрах – овальные блестящие бляшки – они набивались на кожаный пояс, который особенно ценился викингами.

Почему-то Лобов никак не комментировал находки, работал молча и с какой-то иссушающей душу медлительностью. Лишь иногда он перебрасывался парой слов с Архипцевым и Гронской, они оба тоже словно воды в рот набрали.

А Маша – в руках даже задрожала камера – страшно нервничала, ей не терпелось побыстрее узнать, что все это значит. В голове ее царила путаница:

«Если в могиле обнаружены предметы, значит, умерший был язычником, что вполне согласуется со скандинавской версией, если у него – меч, то он – воин, вождь, конунг… Но ведь своих павших вождей варяги сжигали! А этот предан земле, и захоронение имеет признаки христианского обряда…»

Еще она обратила внимание на то, что некоторые поясные бляшки и монеты совсем не окислились, сохранив первозданный блеск металла. «Не золотые ли они?»

В какой-то момент Марья Геннадьевна не утерпела и задала вопрос Гронской, но та небрежно отмахнулась:

– Машенька, приберегите вопросы на потом.

Тем временем Лобов, аккуратно работая ножом, расчищал землю у изголовья воина. Внезапно нож его звякнул о какой-то твердый предмет…

Аспирантка Калашина зажмурилась, сердце ее было готово выпрыгнуть из груди!

Лобов, быстро переглянувшись с Севой, который кивнул и застыл в ожидании, взялся за кисть, но едва он успел ею взмахнуть, как вдруг нечто сверкающее, ослепительное заиграло в лучах яркого солнца. Все ахнули и кинулись к раскопу…

– Друзья! Осторожно! Отойдите на шаг назад! – раздался невозмутимый голос Гронской. – Не будем мешать работе Дмитрия Сергеевича! – Сев на стул, она вернулась к своим записям и недрогнувшей рукой вывела:

«…в изголовье захоронения открылся предмет, имеющий форму питьевого сосуда, кубка. По стенкам тулова – рельефное изображение, в поддоне кубка имеются вставки из цветных камней. Предмет изготовлен из желтого металла…»

Похоже, Тася была единственным человеком, кто в подобных обстоятельствах сумел сохранить полное хладнокровие. От ее внимания не укрылось и то, что деревенские землекопы лишь поначалу проявляли интерес к происходящему. Потом, когда останки воина стали извлекать из могилы, чтобы перенести в командирскую палатку, их энтузиазм заметно угас. Кольша, Генка и их товарищи угрюмо отодвинулись назад и стали шепотом переговариваться между собой. Кольша энергично жестикулировал, потом сощурился, посмотрел на Гронскую и с презрением сплюнул.

Отложив записи, Тася подошла к нему:

– Ты опять за свое, Николай!

– Вы, товарищи ученые, нам тут про науку свою втирали. А на деле-то по-моему вышло: золото вы ищете и могилы поганите! А ведь покойнички такого не простят… – сквозь зубы процедил Кольша.

– Вы уедете, а нам тут с этим жить… – выдавил из себя Генка, глядя на потревоженное захоронение с почти суеверным ужасом.

– Да хорош здесь ля-ля разводить! Пошли отсюда! – перебил его Кольша, привычным жестом подтянув штаны.

– Что ж, думаю, это будет правильно. Сегодня работа землекопов закончена, можете отдыхать, а завтра… – не дрогнув, ответила Гронская и задумалась.

– А завтра – воскресенье! – рявкнул Кольша и зашагал прочь.

Остальные, подумав, последовали за ним.

Кроме Гронской, никто из археологов не придал этому значения… но, как оказалось, напрасно.

* * *

– Tell me about your self, warrior[25], – сосредоточенно проговорил Бьорн, почтительно склоняясь над разборочным столом, на котором покоились останки воина.

Очищенные до стерильной чистоты, они, казалось, находились не в командирской палатке археологического лагеря, а в больнице, в операционной.

Бьорн сделал руками какие-то загадочные пассы и, перейдя на шведский, тихо, нараспев прочитал что-то непонятное, прекрасное и печальное. Никто из собравшихся не решился его окликнуть, все замерли в благоговейной тишине…