Проклятие Византии и монета императора Константина

– Могу предположить, что в какой-то момент преступника перестало интересовать убийство как таковое. Вероятно, ему показалось, что просто убить – это слишком мало. Такое бывает. Я говорил с врачами. Одержимый, психически больной человек, возможно, шизофреник на такое вполне способен. Словом, Кузнецов задумал нечто другое – он решил опозорить своего врага, разрушить его жизнь, карьеру, насладиться его позором. Думаю, что он стал импровизировать, и тогда у него возникла идея с кражей золотых находок. А потом началось следствие, и Кузнецов попытался навести подозрение на вас. Если я правильно понял, он же вам в карман куртки подбросил монету?

– Да, да, тут он совершил ошибку, – подтвердил Лобов.

– Каждый преступник в конце концов совершает ошибку! – заявила Алевтина. – И потом, папу вообще никто не мог подозревать!

Валерий Петрович не разделял убежденности Али.

– Заподозрить можно любого человека. – Он слегка улыбнулся. – Однако преступник покончил с собой, дело закрыто. Всю правду до конца мы не узнаем никогда, теперь нам остается только строить предположения, – подытожил Торопко.

За окном стало смеркаться, а беседа все продолжалась, вопрос следовал за вопросом. В какой-то момент капитан Неверов спохватился и собрался было уезжать, но гостеприимные дачники уговорили его остаться на ночь. Снова и снова кипятили чайник, и чай, никому не доверяя, заваривал, разумеется, сам Валерий Петрович. Все были настолько увлечены, что едва не пропустили телеинтервью Дмитрия Сергеевича. Спасибо Алевтине, которая вовремя включила телевизор.

Эпилог

Спустя два дня Лобов вернулся в Новгород. Его в очередной раз вызывали в администрацию. Впрочем, на Базе его тоже ждали. Там Дмитрия Сергеевича сначала хорошенько проработали, а потом похвалили. О Лобове говорил весь город, торновские находки взбудоражили археологическое сообщество. Вопреки стараниям Шепчука карьера Дмитрия Сергеевича не пострадала. Победителей не судят. Через некоторое время страсти немного поутихли. По здравом размышлении работы в торновском лагере были продолжены. На место выбывших практикантов пришли новые – на этот раз от волонтеров не было отбоя. Выбирали как на конкурсной основе. Но до окончания сезона времени оставалось, увы, немного. В августе на новом пятом раскопе нашли еще одно захоронение. Однако сенсаций больше не было.

«Ну, и слава богу!» – решили между собой Архипцев и Гронская.

Кстати, в отношениях Гронской и Лобова по непонятным причинам наметился разлад. Оба внезапно охладели друг к другу. Перемену мгновенно подметил зоркий глаз Марьи Геннадьевны. В голове ее созрел очередной план, а в душе с новой силой вспыхнула надежда. Несмотря на настоятельное требование родителей вернуться домой в Москву, Маша все-таки не уехала, осталась и с удвоенной силой принялась штурмовать крепость. Крепость пала, но Машеньке, по большому счету, это не помогло. Ни красивого романа, ни продолжительных отношений с профессором Лобовым так и не вышло. Осенью Марья Геннадьевна впала в депрессию, записалась на консультацию к психологу, а на третьем сеансе в него же и влюбилась. На этот раз чувство было взаимным.

Финансовые трудности Севы Архипцева миновали. Старую квартиру они с женой все-таки продали, деньги остались даже на ремонт, с которым довольно быстро расправились Дина и пятеро ее щенков.

Тася Гронская по возвращении из экспедиции засела за учебники и стала усиленно учить шведский язык, а спустя месяц укатила в Стокгольм, как оказалось, по приглашению Бьорна Свантесона. Потом на неделю вернулась, собрала кое-какие вещи и снова уехала, уже навсегда. Впрочем, Мите она иногда звонила с расспросами о следующем торновском сезоне. Так как наверху приняли решение продолжить раскопки, Лобов пообещал место и ей, и Бьорну.