Проклятие визиря. Мария Кантемир

Султан сидел в своей приёмной зале, окружённый невольниками с огромными опахалами из перьев страусов. Подогнув ноги, восседал он на мягких подушках низкого дивана, украшенная золочёным тюрбаном голова его почти не двигалась. Только подрагивали веки в такт медленным взмахам опахала, разгоняющим жару над этой царственной головой.

Балтаджи вошёл в залу, низко склонившись, припав головой к полу, дополз до подножия султанова седалища и поцеловал его туфлю.

Султан двинул одним лишь указательным пальцем, и Балтаджи немедленно сел чуть ниже султана и обратил свои глаза на надменное, сонное и одутловатое лицо повелителя.

— Счастлив тот, кому удаётся лицезреть порог справедливости, — начал он цветистое приветствие, но султан прервал его мановением пальца, и Балтаджи немедленно перешёл на деловой тон. — Уже доносил тебе, о величайший из всех повелителей на земле, что русские уберут всё, что захватили до сих пор. Они сроют Азов до основания, и заложниками в этом деле у нас трое знатных людей: важное лицо — подканцлер Шафиров, сын командующего армией русского царя Шереметев и сам посол — Пётр Андреевич Толстой. Все они будут сидеть в Семибашенном, и до тех пор, пока русские не выполнят своего пункта договора. А если не сделают этого — головы их скатятся к твоим ногам. Но позволь уверить тебя, о порог справедливости, величайший из всех повелителей на земле, что русские сделают это. И тогда нам нечего будет опасаться, что корабли этой северной державы войдут в наше море...

Он подполз он к самым ногам султана и подал ему карту, на которой были отмечены три города, предназначенные к уничтожению.

— Изволь бросить свой блистательный взор на эту карту, — продолжал Балтаджи как ни в чём не бывало, уже снова сидя на своём месте, чуть ниже султана. — Этих трёх крепостей больше не существует, они ещё есть на карте, но сами русские снесут их, а выше — там царство татар, они всё время тревожат набегами русские пределы. И тогда наша империя станет опять единственной в мире, что владеет проливами и забирает себе всю пошлину от провозимых товаров, от кораблей, проходящих через наши проливы.

Султан величественно кивнул головой, и это означало, что он доволен результатами деятельности Балтаджи.

Этот первый приём у султана показал, что Балтаджи по-прежнему доверяют, что все государственные дела, как и прежде, находятся в его руках, и он вернулся домой в сладостном расположении духа.

Но уже на следующий день орда разъярённых янычар ворвалась в его дом, смяв вооружённую охрану, схватила краснобородого визиря, сорвала с него золочёную чалму, обнажив бритый круглый череп, связала руки и в таком виде потащила в султанский дворец...

Султан, как всегда, сидел на своём месте у султанской стены на горе мягких подушек, поджав под себя ноги, и лицо его было бесстрастно и невозмутимо.

Едва бросили Балтаджи на пол в самом конце залы, как он попытался было подползти к султану.

Однако янычары не дали ему сделать это: наступили на шею крепкими пятками...

Новый великий визирь, в котором Балтаджи узнал Ибрагима-эфенди, подобострастно смотрел в глаза султана, сонные и недовольные.

Султан пошевелил пальцем, и Балтаджи подтащили к изножью султанского седалища.

   — Повелитель спрашивает тебя, о, недостойный, — сладким голосом заговорил Ибрагим-эфенди, — почему не принёс ты к порогу справедливости изменническую голову недостойного называться человеком Кантемира-бея?

Балтаджи понимал, что пререкаться с Ибрагимом-эфенди не стоит, что всё уже заранее решено и что голова его скатится с плеч сегодня же.

И тем не менее он попробовал объясниться, хотя и знал, что это совершенно бесполезно.

   — Если позволит самый величественный и самый справедливейший из всех властителей на земле, — склонив голову к самому полу, глухо заговорил Балтаджи, — если позволит светлейший и яснейший ум, я, самый недостойных из всех его рабов, объясню причину.

Он знал, что на его слова не обратят внимания, но султан вдруг приоткрыл сонные глаза, в них появились интерес и участие.

   — Не тебе объясняться перед порогом справедливости, — грозно насупил брови Ибрагим-эфенди, но султан раскрыл рот, и — о чудо! — сказал несколько слов:

   — Пусть он говорит...

Ибрагим-эфенди замер от неожиданности.

Голос султана звучал тихо и певуче — до сих пор никто в диване не слышал его голоса: всё время за него говорили другие.

   — Если на одну чашу весов бросить наше море и крепости, которые отданы русскими и будут срыты, уничтожены, — начал Балтаджи звучным голосом, — а на другую чашу весов бросить жизнь такого ничтожного изменника, как Кантемир, всё равно ничего не изменившего в нашей войне, никто не знает, в чью сторону склонится чаша.

Он понимал, что участь его уже решена, голова его будет отрублена, и хотел последние минуты жизни прожить достойно и умереть не от страха, как червяк.

Султан с удивлением слушал Балтаджи. Он уже жалел, что назначил нового великого визиря, знал, что Балтаджи умён и проницателен и что ему, султану, будет недоставать его советов, но отступать нельзя: его слово уже было сказано, его фирман подписан.