Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы

— Например, что произошло с сирианином? — Он рассмеялся. — Последнее, что я помню, — он вкатил мне изрядную дозу гипнозоля. Потом мы куда-то полетели… Но ты не поверишь, я не помню, как мы оказались во флайере вместе с тобой. И еще. Я не понимаю, почему ты оделась в такое необычное одеяние, Эдне.

Эдне молчала, хитро поглядывая на Форрестера. Глаза ее были подведены ослепительно зеленым.

Форрестер больше не смеялся.

— Все так запутано, — извинился он. — Прости, но я в очередной раз все напутал.

Она промолчала, потому, что была занята: всеми своими глазами она изучала приборную панель флайера, экраны высвечивали сектора зеленой поверхности, а сплошная линия очерчивала маршрут их полета.

— Дорогой Чарлз, — внезапно произнесла она. — Готов ли ты приступить к выполнению запрограммированных задач?

— Каких еще запрограммированных задач?

Вопрос явился ошибкой. Вспышка боли, взорвавшись в голове, разлилась по телу до самых кончиков пальцев рук и ног, отразилась от них и затухающим пульсирующим эхом вернулась в головной мозг. Форрестер завопил; он вспомнил, что зверская боль уже металась в его теле, он вспомнил ее, как вспомнил о своих запрограммированных задачах.

— Ты — Эдне Бенсен. Ты хочешь, шутки ради, чтобы я нелегально провел тебя на космический корабль. Я должен доставить тебя на борт корабля, а затем подсоединить данный тобой командный блок в навигационный контур, а потом хранить молчание, иначе шутка не удастся и боль вернется.

— Дорогой Чарлз, — прогремел пустотело-резонирующий голос, — ты готов приступить к исполнению запрограммированных задач.

Боль стихла. Форрестер откинулся на спинку кресла, кружилась голова, тошнило. Он был стопроцентно ослеплен и ошарашен. Неужели мозг перешел грань нервного срыва? Хотя это неудивительно — после всего пережитого им.

Шутка Эдне не выглядела смешной. Но в этот момент мозг Форрестера не был чересчур проницательным. Возможно, дело заключалось не в шутке, а в ее оценке.

Форрестеру казалось, что он сходит с ума. Тягучая сонливость переплелась с невыносимой бессонностью. Он сам себе напоминал человека, который не сомкнул глаз за долгую полярную зиму и с ненавистью смотрит на восходящее солнце. Глаза саднило, но стоило их закрыть, и они раскрывались снова. Это пугало…

Он не ориентировался во времени и в пространстве. Потом с отвращением заметил за бортом флайера чернила ночи. Что же произошло? Время утекало, но сознание не контролировало его течения. Его пугал странный взгляд зеленых глаз Эдне, а мгновение спустя ему мерещилось, что выражение ее лица как никогда нормально. Иллюзии?

Быть может, Эдне сделала ему укол? Но что за мотив побудил ее? Но он помнил, что она неоднократно повторяла свое имя. Зачем? Как будто он не узнал ее! Разве не сохранилось в нем воспоминание, как девушка, натянув нелепый сирианский скафандр, сильно изменившись, беспрерывно повторяла инструкции о том, что он должен сделать в ближайшие часы, подкрепляя наставления вспышками жуткой боли?

Он со стоном закрыл глаза.

Они летели в пространстве над открытой местностью, но уже не во флайере. Сквозь вспышки, чередующиеся дурманом головокружения и тошноты, он видел себя стоящим на горячей, высохшей, мертвой траве; за рокотом лопастей флайера он расслышал металлический лязг открываемого, люка и шипение пневмозамков. Он пропихнул в люк молчаливое тело в конусообразном скафандре и подсоединил плоский, блестящий предмет к разъемам на приборной панели. Он снова оказался снаружи, под звездами, снова залез во флайер.

Но куда подевалась Эдне?

Он в изнеможении рухнул в кресло. Голова раскалывалась от боли…

— Будь ты проклята, — прошептал он и отключился.

Форрестер проснулся внутри ховеркара, который стоял на обочине ховершоссе напротив конусообразного желтого шпиля. Двигатели были заглушены и молчали. Он находился в том самом месте, где сирианин вколол в него гипнозоль.

Он с трудом вылез из кабины и глубоко вдохнул. До него доносились и свист проносившихся ховеркаров, и визг шин, с другой, лежащей чуть в стороне, дороги. Иных звуков не существовало. Судя по всему, было раннее утро.

— Эдне! — громко позвал он.

Ответа не последовало. Но он и не ожидал ответа, только надеялся.

Двадцать четыре часа были вычеркнуты из его жизни, и он здорово проголодался. Форрестер порылся в карманах в надежде найти остатки подаяний его «друга», кнуто-убийцы.

Пусто. Как он и ожидал. Его финансы показывали абсолютный ноль. Деньги потрачены. Кредит уничтожен. Уитлоу, его ментор в мире забытых людей, мертв, необратимо мертв. Форрестер подумал и отметил в сознании, что эта эпоха стерла в людях инстинкты.

Последняя оставшаяся надежда — Эдне. А может и ее не существует? Форрестер постоял, подумал, плюнул на все и пошел к Эдне. Он превосходно понимал, пробираясь через подземные дороги и увертываясь от флайеров, сколь эфемерны его притязания на Эдне. Ее могло не оказаться дома, она могла не пустить его на порог, она…

Она была дома и пригласила зайти, но без особого энтузиазма.

— Ты выглядешь ужасно, — сообщила она, пряча глаза. — Ну ладно, проходи.