Проклятие вождя

Чиун поднял вверх свои тонкие руки в жесте, изображающем незнание.

Вновь оказавшись на душных и грязных нью-йоркских улицах, где непрерывно гудели зажатые в чудовищных пробках машины, Чиун все объяснил.

— В этом послании содержится требование репараций. Текст труден для понимания, потому что написан высокопарным слогом религии. Ясно лишь, что написавший его требует, чтобы некий Джой-172 был наказан за какое-то оскорбление, нанесенное некоему Уктуту. И пока власти страны не накажут этого самого Джоя-172, слуги Уктута будут продолжать утолять его боль кровью.

— Я все еще не понимаю, — сказал Римо.

— Либо твоя страна выдаст им Джоя-172, кем бы он ни был, либо последуют новые смерти, — объяснил Чиун.

— А кому до этого дело? — спросила Бобби.

— Мне, — ответил Римо.

— Эта умная, красивая и очаровательная юная леди говорит дело, — сказал Чиун.

— Если ты такой умный, то можешь отправляться на поиски своего Джоя-172, — обратилась Бобби к Римо.

— Она говорит дело, когда не болтает вздор, как сейчас, — закончил свою мысль Чиун.

Римо улыбнулся.

— Мне кажется, я знаю способ найти этого Джоя-172. Вы когда-нибудь ездили на нью-йоркской подземке?

— Нет, — ответил Чиун. И он явно не собирался этого делать.

Глава 5

Антуан Педастер Джексон считал своей обязанностью учить белых уму-разуму. Хотя бы эту старуху с потрепанной хозяйственной сумкой, — едет, видите ли, в последнем вагоне маршрута "Д" после семи часов. Разве она не знает, что белым не полагается ездить в это время в подземке? Впрочем, похоже, она начала это понимать, когда он вразвалку ввалился в пустынный вагон вместе со своим дружком, Красавчиком Уильямсом. Оба они учились в последнем классе средней школы имени Мартина Лютера Кинга, и Красавчик должен был выступать с речью от их класса на выпускном вечере, потому что читал быстрее всех остальных учеников и при этом даже не шевелил губами, ну разве что на трудных словах. Но в школе имени Мартина Лютера Кинга даже учителя не умели произносить трудные слова.

— Ты знаешь, где находишься? — поинтересовался Антуан.

Старушка с морщинистым лицом, на котором запечатлелись долгие годы тяжелого труда, подняла глаза от молитвенника, зажав пальцем текст «Аве Марии». Вокруг ее круглого лица был повязан выцветший желто-красный платок. Она покрепче зажала сумку между коленей.

— Извините, но я плохо говорю по-английски, — проговорила она.

— Это нью-йоркская подземка, — сообщил Красавчик, готовящийся выступать от класса на прощальном вечере.

— После часа пик, красотка, — добавил Антуан.

— Тебе не полагается быть в здесь в такое время, — поддержал друга Красавчик.

— Извините, я плохо говорю по-английски, — повторила старушка.

— Че у тебя там, в этой твоей сумке? — поинтересовался Красавчик.

— Перештопанная старая одежда.

— Бабки есть? — Увидев ее замешательство, Антуан пояснил: — Деньги?

— Я бедная женщина. У меня лишь несколько монет — на ужин.

Тут Антуан изобразил страшную обиду и ударил своей черной рукой по белому лицу.

— Ненавижу врунов. Разве тебе не говорили, что ложь — это грех?

— Стыдно врать, — заметил Красавчик и ударил женщину по другой щеке.

— Нет-нет! Только не бейте, — закричала женщина, закрывая голову руками.

— Убери руки! — потребовал Антуан и стукнул ее по голове. Потом решил испытать новый каратистский удар ребром ладони на ее правом плече, но понял, что кулак гораздо надежнее. Следующий удар сорвал со старушки платок и рассек ухо, из которого потекла кровь.

Красавчик поднял старушку на ноги и хорошенько стукнул головой о стекло, а Антуан принялся обшаривать карманы. Им удалось обнаружить один доллар семнадцать центов, и Красавчик стукнул ее еще раз — за то, что у нее оказалось слишком мало денег.

Они вышли на следующей остановке, рассуждая о том, как здорово протекает их деятельность по очистке подземки от белых, решивших проехаться по ней после наступления темноты. Им было и невдомек, что тем самым они очищают нью-йоркскую подземку от всех пассажиров, включая негров и пуэрториканцов. Они посмотрели вслед пустому поезду, направляющемуся в сторону Мошолу, конечной станции маршрута "Д".

Доллар семнадцать центов мало на что могли сгодиться, но юноши все же решили покинуть подземку. Они оказались в белом квартале, где зараженные расизмом владельцы магазинов не запирают товар на замок и не прячут его подальше от глаз, как торговцы в черных кварталах. Свободные от подобного расистского мелкособственнического менталитета, Антуан и Красавчик почувствовали себя в своей тарелке в этих магазинах и супермаркетах, где все было выставлено напоказ и все можно было потрогать, рассмотреть и подумать, стоит ли товар покупать. В конце этой небольшой прогулки по Гранд-Конкурсу у них было три баллончика с краской, три бутылки кока-колы, четыре шоколадки, восемь конфет, журнал с обнаженными красотками и кусок дорогого мыла. Им даже не пришлось тратить на это свои доллар семнадцать центов.

— Какого черта ты упер мыло? — спросил Красавчик.

— Может, удастся его продать.

— Чушь. Кто в нашем квартале станет покупать такое мыло?