Проклятие желтых цветов

— Неожиданно, — произнесла я. — Мне всегда казалось, что одуванчики — единственные цветы, которые не продаются. Но, похоже, сейчас стали делать бизнес и на них.

— Одуванчики совершенно не подходящие цветы для букета, — Родионова энергично замотала головой из стороны в сторону.

— Я понимаю, желтый цвет считается цветом разлуки, — заметила я, — да и стоят эти цветы в воде, наверное, недолго.

— В букете оказалась записка. Вот она. — Родионова взяла со стола карточку и, повертев ее в руках, стала читать то, что на ней написано, причем на французском языке. — Знаете, как это переводится?

— Ты будешь есть одуванчики с корня, — произнесла я фразу, которую однажды слышала в Лозанне, столице франкоязычного кантона Швейцарии. Это был фразеологизм и означал он буквально следующее: «Ты скоро умрешь». — Там есть какая-то подпись?

— Нет, только этот короткий текст. Я хоть и учила в школе этот язык, но не сразу поняла, в чем дело. А вы, Женя, похоже, неплохо знаете французский, — заметила Родионова не без удивления.

Она, вероятно, считала, что знание иностранных языков для телохранителя вовсе не обязательно. Представляю, как она удивилась бы, узнав, что я еще и на ретророманском могу свободно изъясняться. Немногие вообще знают о существовании этого языка, хотя на нем до сих пор говорят в Швейцарии. До того как я стала бодигардом, я некоторое время зарабатывала на жизнь переводами.

— Знаю, — скромно заметила я. — Эту фразу не назовешь популярной, ее нет в учебниках французского. Тот, кто ее написал, вероятно, бывал в Швейцарии. Среди вашего окружения есть такие люди?

— Вовсе не обязательно там бывать, — замотала головой Светлана, — он мог вычитать это в Интернете.

— Кто «он»? — не могла не поинтересоваться я.

— Тот, кто прислал мне тот букет. Ника сказала мне, что его принес курьер, но из какого цветочного магазина была доставка, она не помнит.

— Камер видеонаблюдения у вас здесь нет?

— Нет, — подтвердила Родионова. — Мне как-то неуютно жить под наблюдением, но теперь придется привыкать к этому. Евгения, если вы скажете, что надо установить камеры, какие-то тревожные кнопки, дополнительные замки, я возражать не буду.

— Светлана, а может быть, букет из одуванчиков и записка в нем — это всего лишь чья-то глупая шутка?

— Не думаю. Эта история имела продолжение. Если сюда принесли профессионально оформленный флористом букет, то около нашей квартиры разбросали одуванчики, вырванные из земли с корнем. Потом меня пытались подрезать на дороге, я едва не въехала в столб, уходя от столкновения.

— Вы запомнили марку и номер машины?

— Это была отечественная машина, «Лада», вся такая грязная, полностью тонированная. Номер я не запомнила. Мне не до того было. В первый момент я даже не связала одно с другим. Только когда опасность миновала, я поняла, что это был следующий намек.

— Намек на что? — уточнила я.

— Вероятно, на то, что мне недолго жить осталось. Я нахожусь в постоянном страхе, мне за каждым углом мерещится убийца, я вздрагиваю от каждого звонка и даже шороха. Все это отвлекает меня от работы. У меня сейчас несколько очень важных заказов, а вдохновения нет. Евгения, надеюсь, что благодаря вам ко мне вернется душевное спокойствие и я смогу работать в привычном режиме.

— Да, я готова прямо сейчас приступить к своим обязанностям. Для начала мне необходимо изучить здание, выявить все его слабые места, чтобы потом их устранить. Ваша секретарша может устроить мне экскурсию по всем помещениям, включая чердак и подвал, если таковые имеются?

— Видите ли, Евгения, я не хотела бы афишировать, что вы мой телохранитель. Никто, кроме моего мужа, не знает о той записке. Но и он не воспринял ее всерьез. Даже к тем сорным цветам с корнями, что были разбросаны в нашем подъезде, он отнесся просто как к мусору. Про «Ладу», пытавшуюся спровоцировать аварию, он сказал: «Мало ли хамов на дороге?» Но я считаю, что таких совпадений быть не может. Кто-то определенно хочет меня убить. Хорошо, что наш сын сейчас находится за границей — уехал в Англию по программе школьного обмена. Зимой его сверстник жил у нас, теперь Саша — у них. Он там пробудет два месяца. Надеюсь, что за это время здесь все утрясется, — говорила Светлана, теребя в руках шариковую ручку. Она то открывала, то закрывала ее, нажимая на кнопку. В таком состоянии ей явно нельзя было творить. Так от куска мрамора можно отсечь не только лишнее, но и все до последней крошки, и обратно эти кусочки уже не приклеешь. Помолчав немного, Родионова продолжила: — Евгения, я не знаю всех тонкостей вашей профессии, поэтому хотела кое-что уточнить.

— Спрашивайте, — разрешила я, осматривая кабинет.

Жалюзи на окнах — это хорошо, но если они открыты, то из здания напротив видны силуэты, а потому для киллера достать Родионову с крыши дома напротив — не проблема. Ей надо либо постоянно держать планки закрытыми, либо на время отказаться от этого кабинета. Я успела все это прокрутить в голове прежде, чем Светлана решилась спросить:

— Евгения, скажите, а что вы будете делать, если столкнетесь лицом к лицу с тем, кто мне угрожает?