Проклятое сердце (ЛП)

Все эти вещи перемешиваются в моем мозгу, из-за чего мне трудно думать. Я должна абстрагироваться, чтобы пройти через это. Мне кажется, что я наблюдаю за тем, как я иду по тропинке. Мне кажется, что я слышу свой голос, не контролируя слова, исходящие из моего рта:

— Я уехала девять лет назад… из-за того, что была беременна, — говорю я.

Слова вылетают так быстро, что сливаются воедино.

Данте погружается в полное молчание. То ли потому, что он не совсем меня понимает, то ли потому, что он в шоке.

Я не могу смотреть на него. Я не отрываю глаз от тротуара, чтобы закончить то, что должна сказать.

— Я родила ребенка в Лондоне. Твоего ребенка. Это Генри. Он не от моей сестры — и никогда им не был. Она помогла мне вырастить его. Но он твой сын.

Теперь я украдкой бросаю на него взгляд.

Выражение его лица ужасающее. Оно заглушает остальные слова, которые я намеревалась сказать, обрывая их, словно рука, сжимающая мое горло.

Глаза Данте — словно черные ямы на бледном лице. Его щеки, губы, челюсть застыли от шока и ярости.

Я должна продолжить. Я должна все объяснить, пока у меня есть шанс.

— Я спрятала его от тебя. И мне так жаль…

— НЕ НАДО, — рычит он.

Я отскакиваю от него, спотыкаясь на каблуках. Всего одно слово, но оно пропитано ненавистью. Он не хочет, чтобы я извинялась. Он звучит так, будто убьет меня, если я попытаюсь это сделать.

Данте стоит там, сгорбившись, сжав кулаки по бокам. Он дышит медленно и глубоко. Он выглядит так, будто хочет поднимать валуны и швырять их, вырывать с корнем целые деревья и ломать их о колено.

В глубине души я задавалась вопросом, подозревал ли он, что Генри может быть его сыном…

Теперь я вижу, что он понятия об этом не имел. Он даже не задумывался об этом.

Он и представить себе не мог, что я могу скрывать от него что-то подобное.

Я боюсь произнести еще хоть слово. Тишина невыносима. Чем дольше это продолжается, тем хуже я себя чувствую.

— Данте… — пищу я.

Его глаза устремляются на меня, зубы оскалены, а ноздри раздуваются.

— КАК ТЫ МОГЛА? — рычит он.

Вот и все. Я не могу этого вынести. Поворачиваюсь на каблуках и убегаю от него так быстро, как только могу. Я выбегаю из парка и несусь по тротуару полтора квартала обратно к отелю.

Я на каблуках, а Данте быстрее меня — если бы он хотел меня догнать, он бы смог. Но он не гонится за мной. Наверное, потому что он знает, что если бы он это сделал, то разорвал бы меня на части голыми руками.

Я толкаю двери отеля и бегу в ванную. Запираюсь в кабинке и падаю на кафельный пол, рыдая в ладони.

Я сделала то, что никогда не исправить.

Я разбила сердце Данте девять лет назад, и сделала это снова сейчас.

Я плачу и плачу до тех пор, пока все мое тело не начинает болеть. Мои глаза опухли. Я едва могу дышать из-за слизи в горле.

Хотела бы я остаться в этой ванной навсегда. Я не могу справиться с тем беспорядком, который устроила. Слишком много всего. Слишком ужасно.

К сожалению, это не вариант.

Так что я поднимаюсь с пола, все еще дрожащая и слабая. Подхожу к раковине и брызгаю на лицо холодной водой, пока отек немного не спадет. Затем я вытираю глаза одним из причудливо сложенных полотенец для рук в корзине и пытаюсь сделать глубокий вдох, который не заканчивается очередным судорожным всхлипом.

Наконец, я готова вернуться наверх.

Я поднимаюсь на лифте, опасаясь светской беседы с родителями. Я должна пожелать им спокойной ночи. И, может быть, уложить Генри спать, если он еще не ушел.

Я вхожу в номер своих родителей, думая, что они, возможно, еще играют с Генри в настольные игры.

Настольная игра убрана и лежит в коробке вместе со всеми крошечными пластиковыми деталями. Мама пьет чай, а отец сидит на диване с открытой биографией на коленях.

— Как прошел ужин? — спрашивает мама. — Это было быстро.

— Да, — говорю я тупо. — Генри уже лег спать?

— Да, — кивает она, отпивая глоток чая. — Он больше не захотел играть после того, как ты ушла. Сказал, что устал, и сразу пошел спать.

— Надеюсь, он не заболел, — говорит папа, переворачивая страницу своей книги.

Генри никогда не ложится спать рано, если это в его силах. Должно быть, он разозлился, что я не позволила ему пойти со мной. Надеюсь, он не плакал в другом номере, слишком далеко, чтобы мои родители не могли его услышать.

— Я пойду проверю его, — говорю я. — Спасибо, что присмотрели за ним.

— Он такой хороший мальчик, — говорит мама, улыбаясь мне.

— Спокойной ночи, малышка, — говорит папа.

— Спокойной ночи.

Я прохожу через смежную дверь в наш номер. У нас с Генри есть свои отдельные спальни — я пытаюсь обеспечить ему уединение, теперь, когда он становится старше.

Тем не менее, я на цыпочках подхожу к его комнате и приоткрываю дверь, не желая будить его, если он действительно спит, но все же чувствуя необходимость проверить его.

Его кровать представляет собой нагромождение подушек и одеял. Трудно заметить его во всем этом беспорядке. Я открываю дверь чуть шире.

Я не вижу ни его кудрей, ни его длинных ног, торчащих из-под одеяла.

Сердце уходит в пятки, я вхожу в комнату и подхожу к кровати. Откидываю одеяло.

Пусто. Кровать пуста.