Прокляты и убиты

Зеленцов. Ты почему здесь, гнида? Где фашист, где, где? Их судишь? Их? Их?

Булдаков. Правильно!

Мусиков. Ха-ады!

Мусенок. Ну, знаете! Я этого так не оставлю!

Выбравшись из клуба, бойцы не расходились, хлопали Зеленцова по плечу, совали ему в карман табачишко, бумагу, спички. Зеленцов держался гоголем. Приступ психопатии у него прошел, он шутил и желал скорой встречи на фронте, пока совсем не довели их здесь до смерти. Возвращались бойцы в казарму россыпью, не строем. Один из командиров было крикнул: «З-запевай!» – но из солдатского сборища раздалось: «Сам пой!»

Этой ночью в казарме долго не могли заснуть.

Мусиков. Верно Зеленцов говорит, скоро всех тут доведут до смерти. Попцова вон уханьдокали и хоть бы хны!

Булдаков. Жизнь собачья.

Рындин. Долго ль еще так? Я ить, иной раз и помолиться на ночь забываю… Сс-споди Сс-сусе…

Васконян. Не свабейте духом, Никовай, не пвачьте, все гавно ского все довжно пегеменится.

Рындин. Я ить бригадиром был, Ашотик, а теперь че? Смеются все. Комедь имя. Господь не велел ближних мучать.

Васконян. Что ж Господь? Не пгисутствует он здесь. Пгоклятое, поганое место.

Шестаков. Ашот, расскажи че-нибудь лучше.

Васконян часто рассказывал ребятам о графе Монте-Кристо, о пиратах и прекрасных дамах. Бойцы с благоговением внимали сказкам о роскошном мире, твердо веря, что так оно и было, да где-то, наверное, и есть. Старшина Шпатор обожал сказку «Конек-Горбунок», которую Ашот лупил наизусть.

Васконян.

Пушки с кгепости павят,
В тгубы кованы тгубят,
Все подвалы отвогяют,
Бочки с фгяжским выставляют

Шпатор. Вот, голова-то у тебя, Ашот, какая золотая. А ты все с начальством споришь, памаш. Писем домой не пишешь, мать командованию звонит: «Где мой Ашотик?» Ничего ты, памаш, не сознаешь.

Сергей. Братушка, письмо мамкино где?

Еремей. Тута.

Сергей. Почитай ишшо раз.

Еремей. «Здравствуйте, сыночки мои Сергей да Еремей. Пишет вам ваша мамка. У нас корова отелилась, телочку Бог дал. Были бы вот дома, молочком бы с новотелья напоила, а так, что живу, что нет. Плачу по отце, да об вас, горемычных. Всю-то ноченьку, бывает, глаз не сомкну…» Слышь, Серега… До Протихи-то нашей отсюда шестьдесят верст всего.

Сергей. И че?

Еремей. Туда-сюда за сутки или за двое обернуться можно.

Сергей. Дак накажут же.

Еремей. Ну, губахта будет нам или наряд – стерпим. Зато молока напьемся и мамку повидаем.

Сергей. Ковды пойдем-то?

Еремей. Да щас прямо и двинем. Мороз ноне спал, добежим!

Тем же вечером нежданно-негаданно в землянку Щуся пожаловал Скорик.

Щусь. Разговор? Длинный?

Скорик. Длинный. Выпить есть?

Щусь. Имеется.

Щусь полез под кровать, достал поллитровку, кусок мяса, пару сухарей.

Скорик. Красноармейские посылки?

Щусь. Да. На сохранении. В казарме раскрадут.

Скорик. Водкой расплачиваются?

Щусь. Да. Сами почти не пьют, им бы пожрать чего, да многие еще и не научились, слава Богу. Ну так за что мы пьем?

Скорик. За победу. За что же еще нам пить-то.

Щусь. Ну за победу, так за победу.

Щусь небрежно, с форсом плеснул водку в рот. Скорик пил неторопливо, степенно.

Скорик. Как тебе суд?

Щусь. А что суд? Поломали комедию! Перевоспитали народ! Теперь с ними управься попробуй. О-о-о-х, мудаки-и-и-и, о-о-ох, мудаки-и-и-и!

Вверху что-то хрустнуло, с потолка землянки посыпался песок.

Щусь. Я вот вам, так вашу мать! Картошку в трубе пекут. Работает сообразиловка солдатская. Жива еще армия, как суд показал. А что дальше с ребятами будет?

Скорик. Да-а, работает. Удальцы! Вот я и пришел поговорить про дальше. Плесни еще, если не в разор. Не пьянства ради, а удовольствия для.

Щусь. Я и не думал, что ты пристрастишься.

Скорик. Да мало ли о чем мы не думали! О многом мы не думали. За нас все время там думали, ночей не спали.