Прокляты и убиты

Булдаков. С рабочего поселка Покровка, за Красноярском. Народ у нас темный-претемный, я с раннего детства среди такого народа обретаюсь. В отрыве от городской культуры… В бедности и труде…

Скорик. Кулаки в родне есть?

Булдаков. Не, никаких кулаков не водится, простая совецкая семья. Каки кулаки в городе? Кулаки это на выселках, по-за речкой Качей. Там они, сволочи, кровь из батраков и пролетариата сосут.

Скорик. Сидел?

Булдаков. Че?

Скорик. В тюрьме сидел?

Булдаков. Не, тут все чисто.

О том, что папаня и два старших брата почти не слезают с нар, Булдаков сообщать воздержался. О том, что сам он только призывом в армию отвертелся от тюрьмы, тоже умолчал.

Скорик. Женат?

Булдаков. Не, какая жена? Надо на ноги крепко встать, папу издалека дождаться, маме бедной помочь. Я ведь с трех лет недоедая, недосыпая тружусь. На реке Ангаре вот грудь и ноги застудил. Да что ноги, в них ли дело? Главное, там я познал спайку трудового народа, силу рабочего класса увидел и всем сердцем воспринял. Потому и босиком по морозу прошел и не простудился.

Скорик. Придуриваетесь, да? Но я вам не старшина Шпатор. Вот велю вас под суд отдать…

Булдаков. Гром надломится, но хер не сломится, слыхал?

Скорик. Вы! Вы что себе позволяете?!

Булдаков вдруг увел глаза под лоб, перекосоротился и брякнулся на пол. Изо рта повалила пена.

Булдаков. У бар бороды не бывает! Я в дурдоме родился! В тюрьме крестился! Я за себя не отвечаю! Меня в больницу надо! В психиатрическу-у-у-у!

Скорик не помнил, как выскочил в коридор, где сидел старшина Шпатор.

Скорик. Может, его… Может, его в Новосибирск направить… на обследование?

Шпатор. Половину роты, товарищ капитан, придется направлять. Тут такие артисты… Ладно уж, я сам их обследую. И рецепт пропишу, памаш, каждому персонально.

Про себя старшина Шпатор постановил: он в лепешку разобьется, до Новосибирска пешком дойдет, на свои гроши купит Булдакову и Рындину обмундирование, но уж тогда попомнят они его.

Перед отбоем, сидя на нарах, босой, Булдаков наставлял воинство.

Булдаков. Требовайте! Обутку требовайте, лопать, постелю, шибче требовайте! Насчет строевой и прочей подготовки хера имя! Сами пускай по морозу босиком маршируют…

Мусиков. Сталин че говорил? Крепкай тыл… а тут че?

Рындин. Ссс-споди Ссусе… Ссс-поди Ссусе…

Попцов. Босиком да нагишом никака армия не имеет права на улицу!

Булдаков. Это есть извод советского бойца!

Мусиков. Сталину, однако, надо писать.

Шпатор. Разговорчики, памаш! Отбой был. Ох, займуся я тобой. Булдаков, вплотную займуся!

Старшина добился своего, командирован был в Новосибирск и на спецскладах сыскал для Булдакова и Рындина обмундирование. Деваться некуда – вступили в строй.

Шли первые недели службы. Не гасла еще надежда на улучшение жизни, быта и кормежки. Еще про девок вспоминали, еще пели в строю, еще верили в грядущие перемены.

Шпатор. На занятия, служивые, на занятия! Выходи строиться! Булдаков, тебе особо приглашение?

Булдаков. У меня живот прихватило.

Шпатор. Выходи, милок, мы и не таких артистов видывали, памаш! Может у кого просьбы есть, обрашшения?

Мусиков. Мне идти не в чем, подметка вон отлетела.

Шпатор. Та-ак. А шпилечки-то, голубчик, свеженьки-и-и… У старой обуви подметки не враз отрываются, они грязнятся, поднашиваются. И что мне с тобой делать? Вот люди честные мерзнут, памаш, из-за тебя, я их и спрошу, что с тобой делать.

Зеленцов. Сортир долбить!

Шпатор. Во! Народ завсегда справедлив. Взять лом и прямиком на работку на чистеньку, на запашистеньку-у-у! Меня кто проведет?

– Никто-о-о-о! – дружно выдохнула рота.

Шпатор. Рындин! Днем сходишь в лес, лекарствов для всех дристунов насобираешь. А теперь на занятия!

На занятиях старшина Шпатор подробно изучал винтовку Мосина образца 1891 года.

Шпатор(теребя себя за ширинку). Ну, что это, что? Да это же спусковой механизм, спу-ско-вой ме-ха-низм! Понятно?