Проклятые

Я слушаю, как восьмидесятисемилетняя старушка жалуется на свои болячки, и очень хочу посоветовать ей взять и умереть. Отбросить коньки, и все. Забыть про зубочистки. Перестать жевать резинку. Больно не будет, честное слово.

Вообще-то смерть весьма улучшает самочувствие. Возьмите меня, хочется сказать: мне всего тринадцать, а смерть – это чуть ли не самое лучшее, что когда-либо со мной произошло.

Только пусть заранее наденет практичную обувь темного цвета на низком ходу.

Слышу чей-то голос:

– На вот.

Рядом стоит Бабетт со своей сумкой-подделкой, в короткой юбке и с грудями. В одной руке у нее пара туфель на шпильках.

– Взяла у Дианы Врилэнд. Надеюсь, твой размер.

Она кладет их мне на колени.

Старушка из Балтимора все еще всхлипывает.

Туфли из тонкой блестящей серебристой кожи, с ремешками на щиколотках и пряжками со стразами. Шпильки-стилетто такие высокие, что мне больше не придется ходить по тараканам. Я никогда таких не носила, потому что выглядела бы старше, а значит, моя мама казалась бы более старой. Идиотские туфли. Глупые, неудобные, непрактичные и слишком официальные. И ужасно, ужасно взрослые.

Под чириканье старушки я сбрасываю мокасины и просовываю стопы под ремешки туфель.

Да, я прекрасно осознаю все причины, по которым надо вежливо, но твердо отказаться от этих туфель… но они КЛАССНЫЕ. И мне как раз.

XV

Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Надеюсь, это прозвучит не слишком путано, но с теперешнего момента я отказываюсь отказываться от всякой надежды. Честное слово, надоело мне сдаваться. Не мое это – превратиться на весь остаток вечности в отчаявшуюся развалину без всяких стремлений, которая валяется, как кататоник, в собственном дерьме на холодном каменном полу. Наверное, проект исследования человеческого генома когда-нибудь обнаружит у меня какой-то рецессивный ген оптимизма, потому что, несмотря на все усилия, я по-прежнему не могу наскрести и пары дней безнадеги. Ученые назовут это синдромом Поллианны, а я бы сказала, что это хроническая погоня за радугой.

Почему я так легко сошлась с Гораном? Ему так и не дали стать ребенком, а мне запрещали расти.

За день до вручения «Оскара» мама повезла меня в дневной спа в «Уилшире», чтобы мы могли немного побаловать себя в промышленных масштабах и побыть вместе как мама и дочка. Пока нас укутывали в одинаковые пушистые белые халаты, делали блики в волосах и мазали лица сонорской глиной, мама рассказывала мне, что Горан вырос в одном из детских приютов за железным занавесом, где младенцы лежат без ухода и ласк в палатах, похожих на пещеры, пока не становятся настолько взрослыми, чтобы голосовать за правящий режим. Или идти в армию.

Там, в дневном спа, пока лаосские массажистки, стоя на коленях, спиливали ороговевшую кожу с наших стоп, мама рассказала мне, что младенцам нужен некий минимум физических прикосновений, чтобы у них развилось чувство эмпатии и связь с другими людьми. Иначе из ребенка вырастет социопат, лишенный совести и способности любить.

Мы меняем свои акриловые ногти на руках и ногах. Это не ради паблисити, а скорее политический жест. Одно из сильнейших политических убеждений моей мамы – если люди так отчаянно стремятся в США, вброд переходят Рио-Гранде, подвергают свою жизнь огромному риску просто ради того, чтобы готовить нам салат или укладывать нам волосы, что ж, не надо им мешать. Целые нации рады мыть нам полы на кухне, говорит она, и запрещать им это делать – нарушение основных прав человека.

Моя мама занимает очень твердую позицию. Мы в гуще политических и экономических беженцев, которые стремятся соскребать, депилировать и выщипывать наши несовершенства.

После травяных клизм и электролиза даже пытки ада меня почти не ужасают. И все-таки удивительно: эти несчастные отбросы общества в диких количествах убегают от политических репрессий и пыток в своих странах, а потом готовы, нет, рады подвергать таким же самым пыткам правящие классы в Америке.

В представлении моей мамы омертвевшие чешуйки кожи – возможность трудоустройства для какого-нибудь иммигранта. Плюс причинение ей боли дает иммигранту шанс избавиться от накопленной злости и достичь катарсиса.