Проклятые дни. Зарисовки с натуры

От передоза загнулся Сухарь – донельзя худой неопрятный мужичек неопределенного возраста с желтой, будто высушенной кожей. Он пришел уже в кондиции, но заявил, что вставило жидко и он за такую подляну может и башку оторвать. Эта фраза вспомнилась наркоманам чуть позже, огненной звездой проскользнув в разрушающемся мозгу, но было поздно… А тогда по доброте душевной, но в долг, разумеется, а не на халяву – под запись на обоях в приметном месте, Сухарю была выдана заначенная полноценная доза, которую он и пустил по вене за раз, посидел маленько на полу, упершись спиной в стену, прислушиваясь к внутренним ощущениям, а потом, словив приход, плавно соскользнул набок, уходя в нирвану… Хозяева – Димон (кликуха прилипла к нарку потому, что он под кайфом не помнил ничего, кроме собственного имени, и откликался только на него), и Песя (столь неблагозвучно погоняло объяснялось просто и не несло негативного смысла – фамилия у доходяги была Песников, и было всего лишь сокращением) собрались сварганить варева, всё необходимое у них для этого уже было запасено. Однако уговорились купить еды – под клевым кайфом не сходишь, да и вообще – не до того в нирване! Поэтому Песя пошел за хавкой¹⁵, а Димон, как более опытный, стал готовиться к таинству варки. Вернулся Песя. Рубанули «для сил». Сухарь так и валялся в углу, постигая тайны нирваны. Когда наркотик был уже сварен, и оба нарка занимались фильтрацией остывающей жидкости, на входе в кухню показался Сухарь. Вел себя он странно. Однако Димон с Песей, и не такое видевшие в своей наркоманской жизни, поначалу и не испугались. Вдруг Сухарь протянул обе руки, схватил Димона за майку-алкоголичку, резким движением притянул к себе и впился зубами в димоново плечо, аккурат в татуировку листа марихуаны. Заорали оба. И оба же стали отталкивать от себя сбрендившего Сухаря. На что тот, впрочем, не обратил ни малейшего внимания. Руки скользили по лицу, уже обильно смазанному кровью. Чуть оттолкнуть его получилось только тогда, когда Сухарю удалось выхватить из руки Димона кусок мяса и он стал запихивать его в рот, практически не жуя, напрягаясь и делая судорожные глотательные движения. Песя встретился с ним взглядом. Ничего не то что разумного, а и просто человеческого во взгляде не было. Крышняк походу у Сухаря сорвало навсегда.

– Сухарь, ты чего, б…, делаешь, что делаешь, б…, сука? – орал Песя. – Шиза, б… твою сука мать!

– Сука-а-а-а!! Больно-о-о-а-а-а!! Убью-у-у гада-а-а-а!!

– Сухарь, Сухарь, сука, б…, с катушек съехал!!

– А-а-а-а-а!!! Сука-а-а! – вновь заорал Димон.

Сухарь, проглотив таки кусок димонова мяса, ринулся за вторым, с нечеловеческой силой притянув к себе Димона и вновь вцепившись в хлещущее кровью плечо. Песя снова попытался оторвать Сухаря. Пол уже был скользким от обилия крови, и вскоре троица завалилась, опрокинув на себя стол с готовым варевом и всеми необходимыми инструментами.

Димон орал, Сухарь отгрызал очередной кусок, не обращая внимания ни на какие действия Песи. Тогда тот схватил с плиты сковородку с остатками пригоревших макарон, и что было дури опустил на голову сбрендившего Сухаря. Старая, старорежимная сковородка была чугунной и веса немалого. И такого удара по башке хватило бы любому. Разбитая голова дернулась, часть скальпа съехала в сторону, обнажив розоватую поверхность черепа. Крови, что странно, почти не выделялось. Но и этот удар не оторвал Сухаря от его занятия. Песя бросился на него сзади, потянув на себя. Пальцы попали в рот и были так же зажеваны. Песя в страхе выдернул руку. На трех пальцах кожа была содрана практически до мяса и сильно кровила. Он в панике оглянулся. Больше ничего тяжелого на кухне не было. Димон же уже не орал – как видно, потерял сознание. Взгляд Песи зацепился за висевшие на стене бесполезные в наркоманском быту кухонные причиндалы. Там был двузубая вилка на длинной ручке. Размером инструмент был с половник. Судорожно схватив это импровизированное оружие, наркоман сжал его в окровавленной руке, примериваясь, куда ударить – шанса на второй удар у него, скорее всего, не будет. Решив валить Сухаря наверняка, он зашел чуть сбоку и что было сил, воткнул вилку ему в глаз. Тот вдруг замер и как-то даже распрямился, оторвавшись от жертвы. Песя для верности провернул вилку, и так ушедшую внутрь черепа сантиметров на пятнадцать. Тело Сухаря стало валиться вбок, а Песя, всё еще в ужасе, судорожно сжимал в руке кухонный инструмент. Вилка вышла из глазницы, вывернув за собой какую-то коричнево-серую субстанцию, тащившуюся слизью к вилке. Ощутимо завоняло какими-то помоями.

– Димон, Димон, ты как, живой? – кричал Песя, пытаясь растормошить друга.

– Очнись, к врачу надо! А этого п… завалил я! Быстрее надо, б…, пока ментов нет!

Изгрызанное тело не отзывалось и вообще не подавало признаков жизни. Из страшных ран торчали измочаленные мышцы, сухожилия и кровеносные сосуды.