Проклятые поэты

Вы отметите в стихах о СКЕЛЕТЕ мое тяготение к кричащей иронии старинных ПЛЯСОК СМЕРТИ и к средневековым аллегорическим образам. Эта небольшая доза стихов ничуть не помешает той большой (несколько более неожиданной), которую собираюсь изготовить для Вас в Онфлёре. Хочу узнать, понравились ли Вам сонет и ПЛЯСКА СМЕРТИ.

Г. Орагвелидзе:

Сонет «Сизина» связан с некой Элизой Ниери, экстравагантной женщиной, гостившей у Аполлонии Сабатье. Итальянское происхождение прототипа и сравнение Сизины с Теруань, молодой парижанкой, вдохновлявшей в свое время санкюлотов на взятие Бастилии, показались редактору подозрительными с точки зрения политического момента: покушения на Наполеона III.

Что же касается «Танца смерти», то эта пьеса устроила придирчивого редактора главным образом оригинальностью и необычностью темы. Лишь посвящение стихотворения скульптору Кристофу смутило его. Бодлер спешит успокоить своего редактора: «…Пишу эту фамилию в знак благодарности… Заверяю Вас, г. Кристоф – человек, более чем достойный, так что имя его не скомпрометирует Ваш журнал. Он – автор фигуры „Боль“, показанной на Всемирной выставке, а также превосходной скульптуры для Лувра». Такая рекомендация успокоила Калонна, но слово «gouge», которым поэт именует смерть, вызвало его возражения. В письме от 11 февраля поэт защищает это слово, приводя аргументы, вполне подходящие для выявления основной идеи стихотворения: «„GOUGE“ – превосходное слово, уникальное, применяемое к ПЛЯСКЕ СМЕРТИ и современное эпохе, когда такие пляски практиковались. Налицо ЕДИНСТВО СТИЛЯ, ибо первоначально это слово обозначало КРАСАВИЦУ, впоследствии им стали называть куртизанку, следующую за армией в эпоху, когда не только солдаты, но и священники в поход отправлялись, имея в арьергарде куртизанок… Разве СМЕРТЬ – не та же куртизанка, повсюду следующая за ВЕЛИКОЙ ВСЕМИРНОЙ АРМИЕЙ и из объятий которой никто ПОЛОЖИТЕЛЬНО ВЫРВАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ? Здесь все точно – колорит, антитеза, метафора… ПЛЯСКА СМЕРТИ – не лицо, а аллегория».

Если «Сизина» представляется мне проходным стихотворением, то «Пляска смерти» – глубочайшая аллегория, символически выражающая не столько единство стиля, сколько величайшую иронию (или фарс) жизни – легкость и незаметность перехода от красоты и соблазна к тлену и могиле: