Проклятые поэты

(Виртуозный наблюдатель и тонкий психолог, Эдгар По зорко всматривался в мир, обнаруживая в нем не только новые поэтические принципы, но и принципы устройства самого этого мира. Среди его открытий – известный эффект смещения масштаба: страшное чудовище, сползающее с холма, которое видит герой, оказывается жуком, ползущим по оконному стеклу. Впрочем, недавно я обнаружил, что открытие это принадлежит вовсе не По, а Батлеру, который в своей сатире «Слон на луне» высмеивает астрономов, вообразивших будто они открыли на спутнике Земли целые армии людей и гигантского слона, оказавшихся на самом деле мошкарой и мышью, попавшими в телескоп.)

Следуя эстетике Эдгара По, Бодлер заходит так далеко, что третирует снизошедшее свыше вдохновение: не оно управляет художником, но художник вдохновением – с помощью культуры, техники, мастерства. Вдохновение – не что иное, как награда за каждодневный труд.

Очень полезно показать светским людям, какого труда стоит тот предмет роскоши, что зовется Поэзией.

Человек, который не способен выразить любую, самую неуловимую и неожиданную мысль – не писатель. Невыразимого не существует.

Мы еще вернемся к этому вопросу, а здесь ограничимся замечанием, что Бодлер не был бы Бодлером, не сказав по поводу «рационализма» поэзии прямо противоположного: «Эдгар По – один из самых вдохновенных людей, каких я знаю, – постарался скрыть стихийность своего творчества, притвориться хладнокровным и рассудительным».

Расценивая Шарля Бодлера как зрелого классика, наиболее полно и целостно передающего дух эпохи, Т. С. Элиот считал его наследником Расина. При всей кажущейся парадоксальности такого утверждения Бодлер, Верлен и Рембо могут быть действительно рассмотрены как наследники Вергилия, Данте или Расина, если определить поэзию как особый тип художественного мышления, обладающего зрелостью, цельностью, всеохватностью, глубиной и новизной. Кстати, сам Бодлер в статье о Шодерло де Лакло высоко оценивает «Опасные связи» за «мощь расиновского анализа» («талант, редкий в наши дни, добавляет он, исключая Стендаля, Сент-Бёва и Бальзака»).

Любимые поэты юного Бодлера – Гюго, Ламартин, Сент-Бёв, из англоязычных – Шекспир и Байрон. Изучив английский, он открыл для себя поэтов «озерной» школы и Шелли. Впрочем, в юности поэтам Шарль предпочитал Бальзака, книги которого буквально будоражили его глубиной постижения человека. Бальзак стал для Бодлера современным французским Данте, нашедшим свой «Ад», воспроизведшим кризисность сознания эпохи. У Бальзака Бодлер учился контрастному изображению – «сплину и идеалу», правде жизни и духовности, бытийности и ущербности человеческого существования. Бальзак был далек от экзистенциализма, но в его «реализме» поэт почувствовал трагичность и абсурд человеческого удела. Бодлер считал Бальзака страстным визионером, наделявшим персонажей собственной энергией и жизненным пылом.

А. Белый:

В форме Бодлера запечатлелось сложное взаимодействие разнообразных влияний; здесь видно влияние и латинских поэтов (как известно, Бодлер был латинист), и французских классиков, и парнасцев, и романтика Виктора Гюго, и импрессиониста Эдгара По; но взгляды Бодлера на задачи формы сложились, главным образом, под влиянием Сент-Бёва и теоретика Теодора де Банвиля; это влияние сказывается при анализе рифмы, ритма и словесной инструментовки бодлеровского стиха.

В эпоху, когда складывалась поэзия Бодлера, эстетические вкусы хорошего тона требовали от стиха прежде всего богатых рифм. Такого мнения придерживался Сент-Бёв, – и к нему присоединялся де Банвиль, полагавший, будто в рифме заключена, главным образом, магия стиха.

Н. Гумилёв: