Проклятые поэты

Существует два предельных взгляда на связь искусства и науки: Один – пережиток интеллектуализма XVIII века – заключается в том, что искусство как будто сводится к науке. Современный художник – это своего рода психолог, натуралист и социолог, описывающий в своих произведениях моральные явления, классифицирующий и объясняющий их подобно Кювье или Жуффруа Сент-Илеру. Так говорит о себе Бальзак в предисловии к своей грандиозной (97 томов) «Comédie Humaine». Презрительно называя ученых – «pures abstractifs», он самого себя величает «docteur des sciences sociales». Те же идеи повторяет Золя в «Le roman expérimental». У немецких романтиков-мистиков выступает другая идея, что наука как будто сводится к искусству. Эта, намечаемая еще Шиллером, мысль у мистика Шеллинга находит полное выражение. Шиллер говорит об ученом:

Wenn seine Wissenschaft der Schönheit zugereifet,
Zum Kunstwerk wird geadelt esein[8].

А Шеллинг прямо утверждает, что в будущем рассуждения науки сменятся интуитивным артистическим познанием художника… Поэтому для мистиков ценность научных теорий, «порожденных механической деятельностью рассудка, а не творческим гением, который свойственен только сфере искусства», ниже ценности искусства, которое одно дает нечто вечное, непреходящее, абсолютно ценное. Весьма любопытно, что эту идею мистиков разделяют и скептики, например отец новейшего скептицизма Юм. Это психологически вполне понятно, так как и у мистиков, и у скептиков общий враг – человеческий разум – Hure Vernunft, как выражался Лютер, или Vernunft Pest, как говорил Песталоцци.

Андре Жид считал, что любой чувственный феномен – символ какой-либо истины и что его единственное назначение – явить эту истину. Проблема лишь в том, чтобы не подменять бытие истины собственным бытием поэта.

А. Жид: