Проклятые вечностью (СИ)

– И еще, передай ему, что в этом аду есть специальное место для него. Оно называется трон. Мы дождемся сына Люцифера!

– Не думаю, что он стремится сюда попасть! – делая шаг во мрак, проговорил Гэбриэл.

Невозможно представить волнение, с которым Ван Хелсинг ожидал встречи с еще одним потусторонним миром, скрывавшимся за адским порталом, хотя, с долей уверенности можно было предположить, что он существенно не отличается от того, что ему уже приходилось видеть: преисподняя не блистала разнообразием, открывая ему крайности одной природы – испепеляющий жар и обжигающий холод. Но, не смотря на это, какая-то мрачная, гнетущая тайна, окутавшая это место, будоражила его разум. Это ощущение невозможно описать словами, ибо оно было слишком неопределенным и хрупким. Причина здесь, скорее, крылась в эмпирических ощущениях, в каком-то ужасающем символизме, затрагивающем психику. В сознании тут же всплывали мифологические образы из древних сказаний, хранивших историю человечества на ранних этапах его становления, пугающие полотна художников, объятых безумием, которое отражалось на холстах, будто приговор всему живому. Раньше он считал их бредом больного воображения, но теперь, увидев эти картины воочию, больше думал о том, как этим людям, если, конечно, они были людьми, удалось с такой точностью описать эту адскую бездну. А так же о том, как Создатель мог позволить такому существовать в реальности…

Даже в завываниях ветра здесь слышалась угроза или чья-то злая воля, потому что за этим воем, зачастую, следовал какой-то дикий, трубный напев, гулявший по многочисленным тоннелям этой потусторонней тюрьмы, вызывавшей вполне осознанное отвращение, возникающее в моменты, когда по воле судьбы приходилось встречаться с каким-то грязным пороком.

Мармирия вывела его на необъятные просторы истинного безумия, где власть разума основательно поколебалась: огромный лабиринт, раскинувшийся перед его усталым взором, состоял из монолитных ониксовых глыб, дававших недвусмысленное представление о своем истинном предназначении. Это была, без сомнения, та самая обитель дьявольских миражей, о которой говорила вампирша, только в этот раз она раскинулась перед ним как объективная, неотвратимая действительность и где-то здесь, в чреве этого древнего ужаса, скрывался священный ятаган.

Предназначение у этого лабиринта было одно – заставить души падших до падения мира бесцельно бродить по этим тоннелям, не имея надежды выбраться на свободу. Эти ониксовые джунгли напоминали невероятный город, обнесенный стенами, высота которых колебалась от двадцати до ста футов, а толщина в районе пяти. Внутри лабиринта виделись какие-то постройки из огромных блоков, преимущественно кубической и пирамидальной формы, соединенных между собой по принципу пчелиных сот.

Вокруг царила обманчивая тишина, как мрачный предвестник беды, она нагнетала и без того невыносимую атмосферу, грозя утащить во мрак остатки рассудка, но хуже всего были блуждающие по многочисленным ходам тени. Будто молчаливые призраки, они протягивали к нему свои руки, пытаясь отхватить от него кусочек жизни.

Как сейчас жалел охотник, что из этого лабиринта его не выведет золотая нить Ариадны. Здесь он мог рассчитывать только на себя, а потому, достав из кармана плаща кинжал, он начал делать на камне небольшие зарубки, чтобы в случае необходимости суметь вернуться к начальной точке своего маршрута.

Под гнетом тысячелетий каменные блоки достаточно сильно поистрепались, и сохранились, видимо, только благодаря своим колоссальным габаритам. То и дело охотник натыкался на каменные обломки и чернеющие остовы когда-то величественных построек, покоившихся среди высоких стен с незапамятных времен. Он проходил мимо них, с любопытством оглядывая, но не делая никаких попыток проникнуть внутрь. Оглядываясь по сторонам, он то и дело сталкивался с жадными взглядами бестелесных существ, проходил сквозь них, стараясь не слушать лживые посулы.

Часы скитаний превратились в дни, а дни в годы. Забредая в тупиковый тоннель, Гэбриэл возвращался к обратно, заново начиная свой маршрут. В конце концов, засечек на стене стало так много, что ориентироваться по ним стало невозможно, и он окончательно потерялся.