Проклятые зажигалки!

Сын, конечно, вышел бы из борьбы победителем, если бы в помощь отцу тотчас же не вступилась Марья. Она, хищно выкатив в сторону косой глаз и стиснув зубы, щипала ногтями кисть руки сына, в которой была ложка с пшеном.

- Грунька! - закричала она. - А ты чего не помогаешь? Помогай!

Сын в это время взял и перевернул ложку вверх дном, и вся гуща вывалилась прямо на стол.

- Это самое лучшее, - сказал отец.

Сын бросил опорожненную ложку, и борьба прекратилась.

Несколько мгновений все сидели и осматривали на себе следы борьбы. Афанасий расправлял вывихнутый палец правой руки, Марья откусывала надломанные ногти, Данила высасывал ртом кровь из руки, в нескольких местах поколупанной матерью...

- Он и ложку нарочно спрятал! - пропыхтел запыхавшийся Афанасий. - Я тебя когда-нибудь убью, сволочь такую! - посмотрел он несвоими глазами на сына, бледный, дрожащий, обессиленный от борьбы.

- Ладно, - загудел вызывающе и насмешливо Данила.

- Довольно! - прикрикнула на них на обоих мать. - Будет! Щи стынут! Ешьте!

- Хотя бы обедали, как люди, - уныло пожелала Груня, молодая, безжизненная, как старуха, с полуспущенными на глаза верхними веками, с отвисающими дрябло щеками.

Афанасий отстранил локтями всех от опрокинутой на стол гущи, взял сперва ложку, а потом широкий нож и начал собирать пшено со стола в свою тарелку. Если судить справедливо, то он больше всех в доме имеет прав на это пшено: он раньше всех встает, больше всех работает...

- Что же это будет? - сдавленно спрашивал Данила и провожал глазами пшено на ноже отца. - Один будет поедать все пшено, а другие будут хлебать из котла пустую воду?

- А ты?! - обе враз попрекнули его мать и сестра. - А ты?! Тебе можно?

- Делите на троих, - указал отец на оставшуюся на столе часть пшена, бросил широкий нож, подлил себе из котла жижи, спрятал в карман очки и стал есть.

Мать схватила нож и зацарапала им по столу, сгребая все крупинки пшена в одну кучу. Если бы по совести делить, то главную часть этого пшена надо было бы дать ей: она продает зажигалки, она достает деньги. Не продай она вчера зажигалки, сегодня не было бы ни этого обеда, ни этой гущи...

Ели молча, жадно, жевали громко, как лошади. Иногда кто-нибудь хотел дать отзыв о качестве капусты, пшена или черного хлеба, но, пробормотав несколько слов, обычно умолкал, устремляя все свое внимание снова в тарелку.

Жижи в котле было много, и ее брали без счета, кто сколько хотел.

- Хлеб ешьте только со щами, - скользнула глазами по всем приборам Марья. - А так-то его, конечно, не хватит, сколько ни возьми.

- Я его почти вовсе не беру, - тоскливо произнесла Груня.

- Я не тебе, - проговорила Марья и закричала в другую сторону: - Данила, имей совесть! Ты уже в который раз берешь хлеб! А другие еще по второму разу не брали. Хлебай больше щей, щами тебя никто не стесняет!

- Разве это щи? - проговорил Данила, энергично размалывая во рту пищу.

В этот момент что-то крепко хрястнуло у него на коренных зубах. Если бы суп был мясной, можно было бы подумать, что ему нечаянно попалась на зубы мясная косточка.

- Что же это такое? - изумленно спросил он и выплюнул изо рта в пригоршню изжеванную пищу. О! - вскричал он поковырявшись там рукой и достав оттуда расплющенный зубами медный винтик. - Мать, ты уже из зажигалок начинаешь нам щи варить?

Он бросил испорченный винтик под стол в ящик с медью, а изжеванную пищу опрокинул из пригоршни обратно в рот.

- Что же, когда у вас по всему дому медь раскидана, - сказала Марья. - От вашей меди в дома нигде проходу нет! Она и на столах, и на подоконниках, и в шкапах, и на полу...

- Я этой ночью у себя под одеялом ролик нашла, - рассказала Груня. Слышу, что-то холодное катается подо мной...

- А хороший был ролик? - спросил Афанасий. - Куда же ты его дела? Ролики, они...

Выстукав ложками до-суха почти ведерный котел, приступили к послеобеденному чаю.

- На запивку, - с аппетитом сказала Марья.

Данила злобно ухмыльнулся.

- То был кипяток N 1, - сказал он по поводу щей. - А это кипяток N 2, - встретил он появление на столе громадного чайника.

Потягивали из блюдечек обжигающий губы кипяток и гонялись языком в большом рту за крошечным монпансье.

- На толчке сегодня много было народу? - спросил у Марьи Афанасий после второй выпитой чашки.

Марья оживилась и с воодушевлением рассказывала, что она видела за сегодняшний день на базаре...

- Ну, а что на толчке люди говорят? - спросил потом Афанасий.

И Марья пространно передавала содержание самых последних толков...

После невероятного количества выпитого жидкого у всех были раздуты животы. Поднимались со стульев трудно; переступали по комнате медленно; что-то приятное щекотало внутри и мучительно хотелось не то спать, не то хохотать. Беспрестанно икалось и отдавалось изо рта третьесортной дубоватой капустой.

- Она все-таки придает человеку сытость, - с довольным лицом произнесла Марья, громко икнула на весь дом, потом сказала, кто она - капуста.