Проклятый берег

Спасибо. Если он предлагает пять суток, то капитан добавит еще десять, майор – еще восемь и в конечном счете тридцать дней мне обеспечены, как пить дать.

– Марш! На обед… Рамз!..

Это должно обозначать «rompez!» – «разойдись!» Да, друзья мои. Что вы знаете о том, каково в этой гнусной Африке привыкать к самой тяжелой в мире службе за самое низкое в мире солдатское жалованье?

Жювель, зубной техник из Тараскона, который начал подделывать документы, чтобы только избавиться от возни с чужими челюстями, был человеком образованным и рассказал мне, будто один из служащих консульства, которому он пломбировал зуб, говорил, что у китайских солдат жалованье даже меньше, чем у легионеров. Однако если учесть, что китайская армия в промежутках между боями усиленно занимается самоснабжением, в то время как легионеру грозит полевой суд за несчастную козу, пропавшую у усмиренного арабского племени, придется согласиться, что китайцам живется все-таки легче.

Я уж не говорю о марш-бросках в сорокаградусную жару в полном снаряжении. Надо и мчаться по пустыне на горячих, как сковородки танках, и мучиться от прививок восьми разных видов, и маршировать с утра до вечера с пятиминутными привалами после каждых трех часов… Надо мостить дороги и прокладывать тропы в горах Атласа, надо уметь строить железнодорожные мосты и укреплять дамбы, а кроме того, надо стирать свое белье и тратить два часа в день на то, чтобы ремень, пуговицы и башмаки сверкали, как новенькие. И, наконец, надо проливать кровь, покрывая себя легендарной славой, в Индии и на Мадагаскаре – за Францию, но, если понадобится, и за Исландию, потому что на знамени легиона не стоит «За родину и честь», а только «За честь».

У нас нет родины.

Загляните в музей в наших оранских казармах. Мы проливали кровь в Крыму, мы покрыли себя славой в Мексике при императоре Максимилиане. Мы сражались под Садовой и Седаном, на Марне и где угодно. Ради чего?

В этом – то и загадка.

От других французских солдат нас отличает синий пояс. Такие есть только у нас.

И на всех парадах впереди всех французских частей идут легионеры.

Мы шутим, дерзим, сорим деньгами, если удается их где-нибудь раздобыть, но гордимся мы именно этим.

C'est la legion.

Однако тридцать дней гауптвахты все-таки гнусность.

Нельзя зайти даже в войсковую лавочку, а за ворота форта выход разрешен, только если тебя назначили в караул. Две смены по три часа на лестнице с карабином в руке.

Наступает вечер. Мы идем за начальником караула по короткой дороге через пустыню в сторону города.

– Можно закурить, – говорит добродушный капрал-русский.

Зовут его Ярославский. Хороший парень. У него приятный низкий голос, но говорит он редко и мало.

– Договорись с ним, – тихо говорит мне Альфонс, – чтобы он после смены отпустил тебя на час в город. Придешь немного в себя, а то вид у тебя – хоть ложись и помирай.

– Думаешь…стоит попробовать?

– Вполне. Русский – свой парень. Даже не похож на легионера. Скорее уж на миссионера.

Идея недурна. Когда мы входим в караулку у входа во дворец, как раз темнеет.

Мы ставим карабины в пирамидку. Приносят ужин. «Скажите, господин капрал, когда смена?

В одиннадцать.

Он старается экономить слова в любой фразе. – Я уже двадцать дней без увольнительных, – говорю я, – а будет один свободный час…

Он смотрит на меня. У него большие, умные, грустные зеленые глаза.

– Можете сходить в город.

– Спасибо.

– Вернуться точно.

– Обещаю.

Если я не вернусь вовремя, быть беде. В дверях появляется лейтенант.

– Gardez! A mon commandant! Прибыли в составе: шесть рядовых и разводящий! – рапортует русский.

– Передаю вам командование караулом.

– Oni, mon commandant!

– Двух человек к главному входу, одного к боковому на улице Лавуазье.

– Oni, mon commandant! Лейтенант уходит.

– Aux armes!

Мы выходим. У главного входа, по двум сторонам самой верхней ступеньки стоим мы с Альфонсом. Так в ослепительном, режущем свете мощных ламп мы должны три часа стоять, словно восковые фигуры в паноптикуме…

Глава четвертая

ПОЯВЛЯЕТСЯ ТРУП В ОТНОСИТЕЛЬНО ХОРОШЕМ СОСТОЯНИИ

Машины одна за другой останавливались у входа. Офицеры высших чинов, дипломаты в попугаисто-зеленых костюмах, источающие аромат дорогих духов дамы. Сказочные, красные и лиловые искорки вспыхивали на драгоценностях, отражавших яркий свет ламп…

В удушливой жаре дышать совсем трудно из-за облака выхлопных газов от тормозящих и трогающихся с места машин.

Флигель-адъютант стоит у входа, принимает гостей. Ежесекундно из его уст звучит:

– Капитан Бирон…Добро пожаловать, мадам…Капитан Бирон, к вашим услугам… Капитан Бирон, добро пожаловать, ваше превосходительство…

– А-а… ну, что скажете, Бирон, о недавних событиях… Недурно, правда ведь?…

Посыльный.

– Пакет для капитана Коро. Из штаб-квартиры.

– Проходи… Капитан Бирон, добро пожаловать, маркиз… А потом меня ожидает такой сюрприз, от которого я чуть не свалился с лестницы.

В группе нескольких дипломатов и дам, дружески взяв под руку какого-то старичка-графа, по лестнице шел навстречу мне…

Чурбан Хопкинс!