Проклятый дар

А веревка все натягивалась и натягивалась, вгрызаясь уже не в кожу, а кажется, в сухожилия и мышцы, вышибая из глаз слезы, а из горла отчаянный вопль.

– Не могу, сестренка… – Ставра она теперь слышала словно издалека. – Не удержу. Я же теневой, мать ее!

– …А ты пообещай! – В голову закрался голос, шипящий, выстуживающий душу, лишающий сил. Морочь… – Ты только пообещай, я все сделаю.

– Что пообещать?! – заорала Алена, собственным криком стараясь заглушить этот страшный голос. – Что ты хочешь?!

– Пообещай, что станешь мне служить. Мне нужна такая, как ты: молодая, сильная… – Щупальце тумана – тумана ли! – обвилось вокруг свободной Алениной руки, вырвало посох, потянуло вниз, под воду.

– И кем я стану?!

– Всем! Никого не будет сильнее тебя. Они тебя слушаться станут… мои дети. А людишки – бояться.

– А если не соглашусь?

– Умрешь! Никто не поможет, не удержит! Мое здесь все. И ты моя…

– Ставр! – Голос зазвенел, всего на мгновения вспарывая вязкое брюхо тумана. – Ставр, отпусти аркан!

– Утонешь, сестренка… – Веревка натянулась с такой силой, что казалось, еще чуть-чуть и вслед за мышцами придет черед костей.

– А по-другому как? – зашептала она жарко и торопливо, пытаясь убедить, заставить поверить и отпустить. – Я не хочу такой, как она! Не хочу, чтобы меня боялись! Она сдохнет, Ставр! Ты слышишь?! Не станет меня, и ей долго не жить. Я знаю!

Она и в самом деле знала. Знание пришло вместе с нестерпимой болью, впиталось в кровь с мертвой болотной водой. Морочь не может жить без Хранительницы, а прежняя, та, что с вороном, уже старая… Надо только что-то сделать с тем ужасом, который уже не только снаружи, но и внутри. Перетерпеть, умереть достойно…

– Врешь! Не возьмешь! – Голос Ставра перешел в рев. – Держись, сестренка, я сейчас… я попробую. – Из тумана к ней потянулась широкая ладонь. – Я знаю, что тебе от меня хреново, но ты потерпи…

Надежда умерла, так и не родившись. Черная болотная вода сплелась в длинный хлыст, полоснула Ставра по руке, отшвырнула прочь в непроглядную темноту, точно паутинку, разрывая их тонкую связь.

– Значит, не передумаешь? – прошипела Морочь.

– Пошла к черту…

– Тогда умирай, неразумная…

…Как же было страшно умирать! Как же больно! На мгновение, всего на мгновение перед тем, как в горло хлынула мертвая болотная вода, Алене захотелось согласиться. Да что там согласиться – молить о пощаде! Потому что умирать было невыносимо страшно, а жить хотелось со звериным отчаянием… Наверное, именно оно, отчаяние, заставляло ее, уже полумертвую, бороться и трепыхаться и из последних сил цепляться за невесть откуда взявшуюся в вязком болотном мире руку – горячую, сильную, живую…

Уже теряя сознание – или умирая? – она услышала радостный вопль Ставра:

– Братишка, ну ты просто супермен!..

Ася. 1944 год

Ганна ушла, унесла ее ребенка, и в Асином мертвом болотном мире больше не осталось ничего, за что хотелось бы цепляться, ради чего стоило бы жить. Алешу она не чувствовала, тот яркий огонек узнавания, который горел в ее душе все эти долгие месяцы, погас навечно, и все вокруг погрузилось во тьму. Ася звала, прислушивалась к дрыгве и к своему сердцу, но не находила ответа. Знала, что Алеша где-то рядом, что ему сейчас еще больнее, чем ей, но все равно ничего не чувствовала…

Озеро было тихим, отсвечивало черным, манило неизведанной глубиной. Ее больше ничто не держит, а избавиться от боли так просто…

Студеная вода лизнула босые ноги, замочила подол. Ворон с испуганным клекотом взмыл в небо, забил крыльями, закружился над головой. Не нужно открывать глаз, мир и так уже черный. Нужно лишь сделать один самый решительный, самый последний шаг…

Ворон упал на плечо, точно коршун, разорвал острыми когтями сорочку и кожу, закричал отчаянно и просительно одновременно. Ладонь нашарила верткую птичью голову, приласкала в последний раз. Все, теперь можно…