Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

— Лучше бы ты нанял настоящих профи, — произнес он в микрофон рации, — а не брал тех, кто подешевле. Ты потерял двоих в ночь нападения на мою экспедицию, еще четверых мы прикончили вчера в пустыне. Трупы еще двоих я с удовольствием разглядываю сейчас без бинокля, а еще один твой профессионал, тот, который вообразил себя скалолазом, начал вялиться на солнышке минуту назад. Счет девять-ноль в нашу пользу. Тех, кого ты убил из-за угла, я тебе не зачитываю! Хорошая арифметика, как ты полагаешь? Нравится? Вас же всегда двенадцать, Вальтер? И ты — тринадцатый? Символично… Тринадцать — чертова дюжина. За пределами добра и зла. Тринадцать минус девять — четыре. Всего — четыре! Мне кажется, ты ошибся с выбором объекта. И с профессией тоже. Тебе, Вальтер, надо было бы быть парикмахером…

— Почему парикмахером? — спросил немец, и в его интонации наряду с удивлением уже сквозило нешуточное раздражение, чтобы не сказать злость.

Валентин понял, что дядюшка старается выбить противника из колеи, вынудить на слова и действия, которые были бы невозможны в трезвом уме и рассудке. И задумка могла оказаться успешной.

— Потому что только будучи парикмахером, ты сможешь кому-нибудь безнаказанно перерезать горло. По-другому ты просто не умеешь! Ты просто еще не сталкивался с настоящим противником — потому до сих пор жив. Вы — банда дилетантов, способная только расстреливать безоружных…

Профессор взмахнул автоматом, приказывая Шагровскому начать отход и сам с неожиданной ловкостью выскользнул из своего тесного убежища между валунами, продолжая говорить в микрофон уоки-токи:

— Ты, наверное, считаешь себя военным, элитой, а на деле — ты простое пушечное мясо, не способное справиться со стариком и двумя любителями. Да в моем дерьме больше мужества и профессионализма, чем в тебе и твоем сброде…

Он таки довел Вальтера до бешенства.

Валентин с дядей едва успели шагнуть за скалу, как по камням хлестнуло свинцовой плетью. Откуда стреляли, было не рассмотреть — да они и не смотрели: уже неслись во весь дух к своей пещере, под прикрытие автомата Арин. Та, завидев своих, выскочила на каменный карниз, неловко поддерживая оружие за ствол раненой рукой.

— Целы? Вы целы? — голос девушки выдавал напряжение последних минут.

— Целы… — просипел профессор, подбегая. Валентин держался сзади, то и дело оглядываясь через плечо. — Ох, и весело сейчас будет, если не успеем…

— В пещеру? — спросил Шагровский, поравнявшись с дядей.

— По тропе, наверх, — выдохнул тот, подхватывая Арин под руку. — Наверх, нам надо успеть перебежать назад, пока они будут искать нас здесь. Я для этого их и злил. Теперь у него одна мысль — разорвать меня на части. Быстрее, ребята, быстрее…

На вершину скалы они не взбежали — взлетели, и Валентин в очередной раз удивился физической кондиции родственника. Если в свои шестьдесят с лишком он был таким, то каким же он был лет в тридцать? Сам Шагровский, сравнительно молодой, тренированный, опытный, чувствовал себя так, будто бы по нему проскакал небольшой табун лошадей. Болела каждая клеточка тела, льющийся с небес жар превращал мозги в булькающее желе, пот застилал глаза. Хотелось лечь в тень и умереть, не было желания даже пить. Перед глазами пульсировали черные дрожащие шары и сердце поднималось из груди к горлу. Но раскисать возможности не было. Он забросил рюкзак за спину (контейнер больно треснул по лопаткам) и, пригибаясь, понесся по неровному хребту скалы вслед за профессором и Арин, прыгая через трещины, как горный козел.

Глава 4

Греция. Остров Патмос.

Ноябрь 1100 года.

Я старею, — подумал Спирос и, сдержав стон, помассировал больное плечо. — Проклятая осень».

Порванный сустав дал о себе знать еще на Родосе, где целую неделю с неба лило так, что невольно вспоминалось, как «разверзлись хляби небесные» и мир канул на дно океана. Первые два дня непогоды море было сравнительно спокойным: дождевые струи хлестали волны безостановочно и безжалостно и те, посеревшие, морщили спины и зло плевали на берега белой грязной пеной. На третий день терпению вод пришел конец, и разразившийся шторм загнал в гавань не только рыбачьи лодки, но и торговые корабли, едва успевшие выйти из бухты в плаванье. Буря была так сильна, что вернуться под прикрытие скал для некоторых оказалось невыполнимой задачей — две галеры пропали в ночи, и конный гонец, прибывший с юга на исходе третьего дня непогоды, рассказал, что их обломки разметало по берегу до самого Линдоса, а тела погибших то и дело выбрасывает на скалы. Пусть Господь спасет их грешные души!