Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2

Молодой рослый левит метнул в Кифу сеть, но тот успел поймать ее на лету кончиком клинка, отбросил прочь и тут же прыгнул на противника, занеся меч над головой. Иегуда увидел, как сцепился со стражником Девий, как под ударами дубинок падает, прикрывая голову локтями, Андрей, как вокруг Иешуа закипает — нет, не драка! — самый настоящий бой! Бой без шансов на победу, но с возможностью нанести противнику максимальный урон и сбежать. Оскалив зубы, Иегуда потащил из рукава сику и посмотрел в глаза Малху искрящимися глазами зверя, почуявшего добычу.

Малх, зажимая ладонью кровоточащий кусок уха, завопил.

Рука Иешуа сжала кисть Иегуды, не давая обнажить клинок.

— Нет! — Голос Га-Ноцри перекрыл нарастающий шум. — Не сметь! Опустите оружие! Остановитесь!

Он кричал, как глашатай — его голос заполнил воздух, сделался плотным, словно застывшая смола, и в этой смоле увязли даже те, кто уже почувствовал жажду крови. Если Иегуде и доводилось когда-нибудь видеть настоящее чудо, так это то, что равви умел делать с толпой. Любила она его или ненавидела — не имело значения. Она слушалась.

— Спрячьте мечи! — продолжал Иешуа. — Тот, кто приходит с мечом, тот и умирает от меча. Безумцы! Они же вас всех убьют! Вы умрете зря! Дайте мне пойти с ними и вы увидите — никто не причинит мне зла!

Он был прав — никто бы не смог победить при таком соотношении сил! Полсотни прекрасно обученных вооруженных молодых мужчин, воинов храмовой стражи, против тринадцати практически безоружных — два меча, что разрешил взять с собой Га-Ноцри, не в счет — учеников. Даже то, что некоторые из спутников Иешуа умели убивать без дрожи в руках, положения не спасало. Умелых легко задавить числом, безрассудно храбрых — зарезать первыми, а благоразумных — пленить и использовать себе на благо. Он был прав, но тот, кто хоть один раз впадал в смертельную горячку боя, знает: если пролилась первая капля крови, то убийства уже не остановить!

Но от голоса Иешуа действительно произошло чудо. Дерущиеся замерли. Дубинки не сокрушили кости, железо мечей не пронзило плоть.

— Бегите! — крикнул Га-Ноцри, и его голос в наступившей тишине прозвучал раскатом грома.

Ученики, повинуясь приказу равви, бросились врассыпную, словно стайка перепелок из-под лап охотничьего пса. Не все, но среди оставшихся не было тех, кто вступил в драку с левитами. Малх, размазывая кровь по лицу и шее, пытался зажимать рану и одновременно руководить стражниками. Возле Иешуа выросли двое рослых бойцов, Иегуду оттеснили прочь. Среди деревьев раздавались крики — стража ловила беглецов, но явно безрезультатно. Мелькали факелы и тени, кто-то с шумом ломился сквозь кустарник, спускавшийся к Кедрону.

Раб первосвященника, злой и залитый кровью до пояса, прошел мимо Иегуды, как мимо пустого места, двинув того плечом, но Иегуда не стал отвечать. Он смотрел. На его глазах происходило то, чего он так боялся и невольным виновником чего был.

Га-Ноцри силой отделили от учеников, левит с ободранной о камни щекой неуклюже вязал ему за спиной руки, а равви смотрел над головами стражи и, проследив за его взглядом, Иегуда понял, что смотрит Га-Ноцри на мерцающую огнями громаду Храма.

Он все еще верил.

Он все еще надеялся.

Он все еще ждал.

Иегуда шагнул вперед, и заступивший было дорогу левит, посмотрев ему в лицо, невольно подался в сторону.

Иешуа почувствовал на плечах прикосновение рук Иегуды, опустил взор и их глаза встретились. Взгляд Иешуа на этот раз не был заполнен тоской доверху, но грусть никуда не ушла. И еще — он нашел в себе силы улыбнуться своей кривоватой неотразимой усмешкой. И по-птичьи склонил голову к плечу.

Иегуда на миг прижал его к себе, коснулся губами щеки Га-Ноцри, зажмурился от грызущей его сердце боли и прошептал:

— Прощай.

Он опустился на колени, закрыл глаза и ждал, пока вокруг него не затихнут звуки.

Когда Иегуда нашел в себе силы и мужество оглядеться, то уже был один.

* * *

Израиль. Эйлат.

Наши дни.

Набережная Эйлата в любое время года чем-то напоминает набережную Ялты, только в более чистом и ухоженном варианте. Ассоциация не прямая, эйлатский и ялтинский променады не перепутаешь даже с похмелья, но общий дух…

По променаду медленно и важно шествует пахнущая «совком» толпа. Этот запах не может скрыть ни модная одежда, ни дорогие парфюмы и дезодоранты — так пахнет память о советской нищете, о детстве, в котором на двоих с братом были одни брюки и одни выходные туфли ленинградской фабрики «Большевик». Странно, но все эмигрантские районы пахнут одинаково, может быть, потому, что люди, вырвавшиеся из той действительности, зачем-то привезли ее с собой, в действительность иную.

От Брайтонского boardwalk веет Одессой конца семидесятых, Черным морем, бесконечными песчаными пляжами, жареными бычками, профсоюзным пивом, и пластиковые стулья под зелеными навесами смотрятся там весьма органично, словно в сотне метров от них не Атлантический океан, а Пересыпь и ее лиманы.