Проклятый город

Судя по тому, что четверо новичков все еще жались к экскурсоводу, чувствовали они себя под водой не слишком уверенно, но здешние' воды и опытных-то пловцов на благодушный лад не настраивали. Вода здесь была смолистой, неживой и не поддерживала пловца, как в настоящем море или в океане. Пустота подводного мира казалась зловещей и ничуть не напоминала шельфы Атлантики, Индийского океана или Средиземного моря. Ни тебе разноцветья похожих на окаменевшие цветы кораллов и зарослей морских трав, между которыми снуют пестрые рыбки, одна другой краше. Ни подводных скал, с коих толстобрюхие обжоры лениво объедают колышимые слабым течением водоросли, ни светлых песчаных полян с парящими над ними косяками макрели, ни ярко-красных, изумрудных, коричневых и лиловых губок, среди которых шныряют крабы и рыбы-попугаи. Осьминоги, «ангельские рыбы», даже затаившиеся в гротах и расщелинах мурены, и те были, на взгляд Эвридики, привлекательнее мрачно реющих, подобно траурным стягам, полотнищ ламинарий, высаженных вокруг Медного всадника, покрытых темным лишайником таинственных, таящих угрозу зданий, среди которых лишь изредка блеснет чешуей мало-мальски приличная на вид рыбка, зато того и гляди наткнешься на лупоглазую мелочь с отвисшим брюхом и тремя ядовитыми колючками на спине, на мерзких змееподобных миног или, в лучшем случае, на стайку безликой, как чиновничья рожа, салаки…

— К середине восемнадцатого века деревянные сооружения на Заячьем острове были заменены каменными и, превосходя размерами прежние бастионы с соединяющими их куртинами, имели высоту до 40 футов и ширину до 65, — пробился к сознанию Эвридики голос экскурсовода. — В дополнение к ним в тридцатых годах восемнадцатого века были возведены равелины. Алексеевский — с западной стороны и Иоанновский — с восточной. В 1785 году стены и бастионы были облицованы крупными блоками серого гранита, после чего Невский фасад крепости приобрел черты величественности и монументальности, созвучные панораме центральной части тогдашней столицы империи.

Усиленная Кронверком, Петропавловская крепость представляла собой первоклассный образец военно-инженерного искусства восемнадцатого века, но ей не пришлось принять участие в военных действиях. Зато впоследствии она стяжала мрачную славу «русской Бастилии»…

Нет, в этих водах даже у самого дна, где из-за отраженного им света живности больше, она не процветает, а едва влачит жалкое существование. Даже китайские крабы, выросшие здесь в два раза по сравнению с теми, что завезены были некогда из Поднебесной империи в Амстердам и возрастали здесь до четырех-пяти дюймов, против полуторадюймовых, оставшихся дома сородичей, производили почему-то на Эвридику удручающее впечатление. А уж когда, как сейчас, до дна было футов пятнадцать-двадцать, зрелище представлялось и вовсе безрадостным. Хотя, если исходить из того, что увиденное оценивается наблюдателем в соответствии с состоянием его духа, другими эти призрачно светящиеся стены и бастион, выросшие из мутно-зеленого сумрака, воспринимаются, возможно, как Дворец Исполнения Желаний, благодаря отсветам далекого солнца и искусно расставленным прожекторам.

Отблески солнечных лучей, с трудом пробивавшихся сквозь двадцатипятифутовую толщу воды, отделявшую вершину бастиона Головкина от поверхности, и рассеянный свет прожекторов действительно придавали старинным укреплениям праздничный и величественный вид, а точеная башня собора вызвала у спутников Эвридики вздохи невольного восхищения. Да и сама она, даже будучи в преотвратном настроении, не могла не поддаться очарованию словно замурованной в жидкое стекло крепости. Нырнув в распахнутые ворота цитадели и проплывая между громадой собора и миниатюрным Ботным домиком — предназначавшимся для хранения ботика Петра Великого, как объяснила экскурсовод, — Эвридика испытала удивительное чувство нереальности происходящего, охватывавшее ее уже не первый раз в этом удивительном городе.

Был ли он до страшного землетрясения, или, точнее, чудовищного проседания юго-восточного берега Финского залива, таким же прекрасным или его постигла участь комара, вызывающего у людей восторг, лишь когда они видят мерзкого кровососа заключенным в медоцветный кусок янтаря? Молодой женщине трудно было судить об этом, но увиденное здесь, безусловно, не шло ни в какое сравнение с поглощенным океаном Порт-Роялем на Ямайке или Херсонесом на Крите. Там глазам ее представали жалкие останки руин, нечто дотла разрушенное и вдобавок затянутое илом или припорошенное песком. Этот же город по-прежнему был цел и невредим и, мнилось, опущенный на дно залива заботливыми руками, продолжал жить невидимой, загадочной жизнью.