Проклятый город. Однажды случится ужасное...

— Потому что он — Зло, вот и все. Как будто этот город возлагал на него большие надежды… как будто феи-покровительницы Лавилля качали его колыбель… Он — венец творения Лавилля. Возможно, даже его воплощение. А Зло не исчезает так просто… с помощью канистры бензина. Даже если это запечатлено на пленке. То же самое и с «делом Талько». Тогда частично раскрылось то, что здесь творилось на протяжении столетий, но… всегда найдутся какие-нибудь Талько. Здесь или в другом месте. Под тем или другим именем…

Одри ужаснулась, осознав истинный смысл слов Николя, и одновременно сердце ее сжалось от предчувствия опасности, угрожающей Давиду.

— Андреми… здесь? — сказала она, заставляя себя поверить, что все услышанное ею — не плод писательской фантазии, что она и в самом деле, находясь в полупустом ресторане дорогого отеля, ведет разговор о зле, ритуалах, жертвоприношениях…

Но таков и в самом деле был мир, в котором она сейчас находилась. Таков был истинный цвет лавилльского тумана: кроваво-красный.

— Да, у меня есть все основания так считать. И… твой бывший муж, возможно, с ним…

— Что ты хочешь сказать? Что… что они делают? Зачем? Я… не понимаю.

— Я это понял только сегодня утром. Точнее, мне кажется, что понял. Думаю, моя мать знала правду.

— То есть?..

Николя улыбнулся и мягко взял ее за руку, словно пытаясь успокоить. Одри по-прежнему была напряжена, но не отдернула руку — возможно, потому, что была слишком шокирована, чтобы сделать хоть малейшее движение. Затем он взглядом указал на конверт, лежавший на столе, — до этого Одри не обращала на конверт внимания.

— Она написала мне это письмо незадолго до смерти. Я… я его еще не читал.

Легким движением пальцев Николя подтолкнул конверт к Одри. Она испытала нерешительность, но все же взяла конверт — осторожно, словно это был какой-то опасный механизм. Николя кивком ее подбодрил. Одри вскрыла конверт и вынула сложенные листки. И последний раз взглянув на Николя, она начала читать.

— Вслух… — попросил он.

Одри тоже кивнула.

«Мой дорогой, мне давно следовало бы написать это письмо. А еще лучше — сказать тебе это вслух, сидя рядом, глаза в глаза, сердце к сердцу… Мы с тобой разминулись… Точнее, это я прошла мимо своего сына…»

Николя закрыл глаза, чувствуя подступающие слезы. Голос, который он сейчас слышал, не был голосом Одри. Это был голос женщины с темно-серыми, почти черными глазами, окаймленными густыми ресницами, чей взгляд, загадочный и печальный, терялся где-то вдали… Женщины кокетливой и чувственной, которой было суждено любить негодяев, и которая выбрала самого омерзительного из них…

«А это самая ужасная вещь для матери — пройти мимо своего ребенка. По крайней мере, для меня это было ужасно… И я знаю, что для тебя тоже. Моя жизнь прожита впустую — ибо может ли быть что-то хуже, чем не суметь дать счастья тому, кто тебе дорог больше всего на свете?

То, что мы пережили, то, что я заставила тебя пережить, навсегда отдалило нас друг от друга, и я прошу Бога, как прошу и тебя, простить меня за все зло, которое я сделала, за все страдания, что я тебе причинила…

Я знаю, мой дорогой Николя, что ты меня спас, и за это я тебе навечно признательна. Ты пробудил меня от долгого ужасного сна, полного кошмаров, с которыми я не могла справиться».

Слезы наконец пролились. Впервые после смерти матери Николя плакал. Он оплакивал ее и себя. Он не чувствовал ни отвращения, ни отчаяния: это были слезы прощения. Наконец он смог простить свою мать. Наконец он смог простить себя самого.

Одри замолчала. Потом осторожно взяла Николя за руку, чтобы помочь пройти столь трудный путь от ненависти к умиротворению, — словно ребенка, который идет сквозь темноту, — и почувствовала, как любовь к нему накатывает на нее огромной волной.

Когда слезы перестали течь, он улыбнулся ей — эта улыбка была полна признательности — и знаком попросил читать дальше.

Им предстояло вместе узнать истину.

Глава 68

Бастиан попытался отвести взгляд, но это оказалось невозможно. В этот час, когда дневной свет уже начинал угасать, окутанный туманом парк, на который он смотрел сквозь прутья ограды, казался гигантским аквариумом с мутной водой, в которой медленно колыхались водоросли.