Проклятый город. Однажды случится ужасное...

— И где же ТВОЙ сын? — сказал Андреми, получив мимолетное удовольствие от гримасы, которая появилась на лице Жослена, когда тот услышал это простое притяжательное местоимение.

— В надежном месте, — повторил Жослен. — С ним Сапфир. Я ее очень ценю — она умеет с ними обращаться.

С «ними»… с детьми. Несколько секунд Пьер Андреми изучал лицо бывшего мужа Одри. Это был его совсем недавний союзник — они встретились, когда Андреми уже осуществлял свою власть из темных, недоступных сфер. Встреча произошла в Париже, а не в Лавилле. Мотивы Жослена Эрсо сперва ускользали от Андреми — он не мог понять, отчего кто-то соглашается служить Лавиллю, не будучи уроженцем этого города. Наконец он понял: ненависть, которую Жослен питал к сыну, не могла сравниться с той, которую он испытывал к своей бывшей жене. Все средства годились для того, чтобы сокрушить Одри, — даже если для этого нужно было уничтожить и сам объект ее наиболее сильной привязанности, источник их общих бед… А какое место подходило для этого лучше, чем Лавилль-Сен-Жур? Здесь, с большей вероятностью чем где бы то ни было, все становилось возможным. Вдали от посторонних глаз.

— Все в порядке, — добавил Жослен. — Но я хотел бы тебя попросить по возможности ускорить события…

Пьер Андреми оставил эти слова без ответа. Есть вещи, которые может понять только местный уроженец. И кроме того, его собственный жизненный путь оставался уникальным в истории этого бургундского городка — хотя слабый луч здравого смысла, иногда пробивавшийся сквозь его манию величия, шептал ему, что, в сущности, история каждого, кто когда-либо здесь правил, уникальна. Но все же он был особенным: в отличие от других, он никогда не верил. Его мать — о да! Матильда Андреми была истинно верующей и верной союзницей Талько — по крайней мере, до поры до времени. Она верила в силы Зла, в особое предназначение Лавилль-Сен-Жур — стать оплотом тайных сил, служащих ЕМУ. И она надеялась когда-нибудь передать священный факел этой веры, горевший на протяжении многих веков, — до тех пор, пока рационализм и наука не ослабили духовного сознания мира, — тому, в чьи руки перейдет власть над городом, — своему сыну. В результате Пьер пережил вместе с ней все самое немыслимое, пройдя дорогой тьмы… Но он не проникся верой — он лишь испытывал безумное, опьяняющее наслаждение. Обуревающая его жажда была неугасимой и неуправляемой. Она привела его из узких улочек Лавилля на широкие многолюдные улицы Парижа, из подземных катакомб городского парка — на парижские бульвары и в детские сады, где он высматривал своих будущих жертв… Потом он был схвачен. И, вопреки всем ожиданиям, признан невиновным. После этого его демоны — или демоны его матери — окончательно взяли над ним верх. Затем последовало самосожжение. Через это нужно было пройти — потому что, если не совершить над собой обряд очищения, память о прошлом рано или поздно тебя настигнет, власть родителей захватит и подчинит, а в конечном итоге — приговорит. В Лавилль-Сен-Жур этот обряд совершали над собой, как самураи делают сэппуку. Пьер самым естественным образом последовал по пути своих предков.

И вот после этого все перевернулось. Он не надеялся остаться в живых — его самосожжение было вовсе не постановочной мизансценой. Однако он выжил. Как и почему? Пьер Андреми знал ответ: просто его мать была права, вот и все. В мире существовали силы, стоящие неизмеримо выше его жалких наслаждений. Эти силы избрали его — из множества других. Он стал истинным сыном Лавилль-Сен-Жур. Его наследником…