Проклятый род

Ждет он гостей ныне. Сед, недвижим. Ждет гостей, в кресле сидит в глубоком. Старушка беленькая похаживает вкруг стола, ложками, чашками чинно позванивает. Да и не старушка вовсе. И семидесяти годов не насчитает.

В горенке чистой тишина песни поет, к шагам старушки беленькой прислушивается улыбчиво. А беленькая туда-сюда ходит. Прибирает, охорашивает.

Брякнуло там, у калитки. Еще. Вот трижды.

— Поди-ка, мать.

Вышла. Привела. По чину с Васильем Васильичем повидались. Рябошапка да Рвиборода гостьми. Седенькие уж оба. Слова лишнего не сказав с хозяином, на лавку сели. К снеди не прикасаются. В бессловии ждут. А старушка беленькая вышла. И опять брякнула трижды щеколда железная в морозных вихрях. И открылась-хлопнула. И шаги. С хозяином древним повидался по чину Савелий Михайлов Горюнов. И с теми двумя. К столу сел. Беседу тихую повел. Те двое отвечают, на лавке сидя. Но ждут. Не все. Так и в окно предночное поглядывают трое. Так и хозяин древний молчит.

Брякнуло трижды. И трое вошли. Старик — не старик. Волосы седы все и борода не коротка. Взор же и чинно угрюм, но и не все нашел еще: бегает, ищет подчас, одежда человека того не то городская, не то мужичья. Но по зимнему уж одет. И то был Вячеслав Яковлич, четверть века позадь сего принявший муку ссылки от людей знаемых в холодный край далекий, где работы много, но работа та не радует; где и людей всегда много пред глазами, но от людей тех уйти хочется, а уйти некуда. А двое молодых, что с ним вошли, то его, Вячеслава Яковлича, сыны: Павел и Петр. Тихи, чинны взоры внуков железного старика. Вошли юноши — на хозяина слепого с почтением великим глядели. Повидались все по чину и сели — на отца юноши поглядывают. Лица розовые, просящие жизни. У старшего, у Павла, усики таковы и пушок на бороде, что не приметить нельзя.

А старец Василий Васильич слепой с Вячеславом уж в беседу вступил. Голосом шелестящим Василий Васильич слова людям отдает понемногу. Будто ангел тихий, к Василью Васильичу приставленный, слова ему приносит. Одно передаст, за другим полетит.

— Душу свою восторгни паки. Сосудом чистым Господь Исус тебя избрал. Не опогань себя, говорю. Для того звал я. И их всех звал для того. К Господу отойду вскорости. Одному бы тебе сказал, грех бы на душу взял. Господь бы призвал меня, а к тебе бы, Вячеслав, враг человеческий подступил бы, сказал бы, искушая: вот нет его, кто говорил тебе закон Господень; иди теперь по пути моему, сынов своих пошли по злато новопредставшего Доримедонта. И по слабости человечьей в годах младых мог бы потешить ты врага. Сказал бы себе: у Господа он теперь, это я-то. Кто слышал? Пойду-ка паки по путям зла. А годы младые. Не даром поется: не знаю, как и быти, чем коня смирити; чем коня смирити, в руках вождей нету. Про годы неразумия то поется, про годы младые. Посему их призвал и тебе наказал с сынами быть. Не слыша голоса моего телесного, к речам врага ухо преклонишь, а совесть зазрит. На людях говореко. И сыны твои — вот они. Злата беги. В ем скверна. И пока не приуплакалась душа, враг округ ходит. А ты, Вячеслав, памятуй: сосуд чистый в тебе и в сынах твоих Господь себе готовит. Испытания велия тебе сызмалолетства твоего посланы. Возблагодари Господа и не греши. По человечьей возможности. А тебе бы и мыслить о сем не надлежало. Давно уж в вере правой. Церковью Господа грехи миновалые покрыты. Али церковь забыл? А забыл, что кому церковь не мать, тому Бог не отец?

Седому Вячеславу понуренному так сказал Василий Васильич. Ангел к старцу приставленный спешил лететь, слова приносить издалека. Полчаса с небольшим Василья Васильича речь слушали гости, недвижно, бессловно сидевшие. Кончил. Ни слова не сказали ему. Да он и не ждал. Недолго еще посидел в кресле своем. И ту беленькую старую кликнул, чтоб провела.

— Я на покой. А вы маленько тут посидите. Чаек вот. Побеседуйте, миленькие.

Из-за перегородки беленькая вышла. Руку правую он на плечо ей положил. Повела.

— И правильны слова его, да и неправильны.

То Савелий сказал раздумчиво, некраткое молчание оборвав. Вячеслав сказал:

— А что?

И голову седую поднял-вскинул. И сыны его в глаза ему заглянули оба.

— А то, что по человечеству если рассудить, так денег тех для сынов твоих поискать не грех. А даже и так как бы не вышло, что грех-то не там, где он увидал, а что если дело то оставить, так вот он грех-то и выйдет.

— Как так?

И Рвиборода заслышав возглас Рябошапки, вскинулся тоже:

— Как так?

А Вячеслав и сыны его взорами лишь спрашивали. Савелий тогда:

— Вячеслава Яковлича дети в страхе растут. При них скажу — не соблазн. Я хоть от веры вашей, может, и далек, да призвал же Василий Васильич меня на беседу. По совести должен я.

Рябошапка, старичок бойкий, седенькую бородку трепля, Савелия речь оборвал: