Проклятый род

И сидел с Рожновым в конторе. И переходили в кабинет. И опять спускались в контору. Там разные люди. И ловко Агафангел Иваныч управлял словами Семена, молодого хозяина своего, старик многознающий.

XII

— Ну, Вася, скоро прощаться тебе с нами.

— Прощай, Вася.

— А вы меня, сестрицы, с собой возьмите.

— Да куда же тебя взять? Одна в Москву, а другая в Петербург.

— А я сначала у тебя поживу, я Петербурга ведь не видал еще, а потом к Любе, в Москву. А в Москве хорошо. Счастливые вы, да и братья счастливые. Один я. Все разлетитесь. А мне здесь с Корнутом с горбатым нянчиться.

На Василия Феня, сестрина горничная зашипела:

— Ах, барчук! Ах, барчук! Какие слова выговаривает! Горбатый. Можно ли? И никакого горба нет. Ни этого горбика. Грех-то какой. Про братца-то.

— А тебе бы сейчас горб с комод с этот. Подожди. Вырастет Корнут, и горб вырастет. Дура, зеленая лошадь!

— Грех-то какой! Накликаете.

— Не мне грех. Я что ли его с лестницы спустил?

— Ну, будет вам. А ты, Вася, не скучай. Только мы и уезжаем. Все здесь. И Вяча, и Федя, и Дормидоша. А Семен с Макаром хоть тоже замуж выходят, только здесь останутся.

— Что это вы, барышни, какое говорите: замуж выходят! Это вы замуж выходите, а братцы женятся.

Засмеялась комната сестриным смехом.

— Про Семена думала. Он мне невестой представился.

— Да. Семен…

Смолчала Анна. Смешон брат. Но люб он ей.

— И что за барышни, за пересмешницы. Чем не жених Семен Яковлевич? А и то сказать: Макару Яковлевичу уступить. Да, ведь Макарто Яковлевич…

— А знаешь, Феня, ночью мы говорили, решили не брать тебя. Ни в Петербург, ни в Москву. И узелки тянуть не будем. Здесь оставайся. С мамашей. Или Васю причесывать будешь. Уж больно он тебя любит.

— Тьфу!

А Феня застрекотала. И искренен был испуг ее, и более того притворен; для угождения.

— И что это вы, барышни. Обещались-обещались, да и на попятный. Так, значит, мне столичной жизни и не увидеть.

— Как ушей своих.

— Здесь погибай, зеленая лошадь.

Это Васька злобствует на судьбу.

— Чем же я провинилась, барышни? Только и вам трудно будет спервоначалу. Привыкши.

— Нет. Решили уж. Оставайся. Скучно будет. Новую жизнь начинаем. Так пусть уж все новое. А от тебя домом пахнет.

— Уж и скажут. Каким таким домом пахнет? От меня духами вашими пахнет. Вся дворня дразнится.

Растолковывали, смеялись, Васька язык высовывал, над зеленой лошадью издевался. Утренне-солнечные стены пахли девичьими снами и весело улыбались, шептали:

— Скоро, скоро весна придет.

А лики в божнице в угловой что-то темны. Или потому это, что издавна вобрали они в себя скорби глаз человеческих. От прабабушки иконы. А кто она была, уж и забыли все. И когда.

И Любовь с Анной, когда веселы, на иконы не взглянут. А часто по ночам обе глядят, друг дружку не видя. И однолико-скорбны думы их тогда. Будто что-то неразумное и, как судьба, сильное, будто что-то скучное, желтое, как Фенино лицо, когда та будет в гробу лежать. И помолятся ночные сестры без слов. Страшна словесная молитва: вдруг не того попросишь, а оно и сбудется. И плакаться не на кого. Помолятся сестры и уснут. Засыпая, обе душами шепчут:

— Пусть хорошее случится. Пусть хорошо нам будет.

Проснутся утренние сестры, в глаза друг дружке взглянут, улыбнутся. О будущем молча побеседуют. А потом и словами. И о разном помечтают. Ни плохого, ни страшного на путях жизни найти не могут.

— Только бы не скука эта.

— Да, уж хуже не будет.

Замуж выходят сестры. Любовь, старшая, за Брыкалова. Мануфактурное дело в Москве большое. С братьями. У Брыкалова осанка солидная, сюртук на нем длинный. Влюблен — не влюблен, а смотрит ласково. Усы белокурые, пушистые, большие. Руками чинно поводит. Слов в меру знает.

А про Шебаршина, про Аниного жениха, Феня говорит, пальцы свои желтые целуя:

— Не жених, а картинка.

У Кузьмы Кузьмича Шебаршина в Петербурге завод какой-то. Слышно, денег много. Ходит — ноги не связаны. Разговор обо всем. Приехал на Волгу, говорили о нем:

— Петербургская штучка.

— Да, они, заводчики, калачи тертые.

— Ума достаточно.

— Да и капиталу тоже.

— Да, уж это тебе не Сампсонов.

Обручены сестры. Без торжества: траур. Женихи требовали. По делам уехали. Так спокойнее.

А про тех, про других женихов, уж и не слышно. Говорит Анна:

— А я, Люба, в Кузьму влюблена. Не веришь?

— Да уж верю, Аня.

XIII